Музыкальное произведение не нуждается в конкретном содержании, которое можно выразить словом. Композитор может задать ему некий сюжет и героев и донести это до слушателя как определенное чередование ритма и гармонии.
Композитор может дать слушателю и подсказку в виде образного названия. Например «Лунный свет» К.Дебюсси или «Лебедь» К.Сен-Санса. И тогда мы послушно увидим внутренним взором и лебедя, и лунный свет. Но если этой подсказки нет, то композитор оставляет слушателю максимальную свободу творческого восприятия.
В этом и всеобъемлющая простота музыки как корневого, общечеловеческого искусства. И в этом же сложность ее восприятия, так как к этой-то творческой свободе слушатель обычно и не готов.
В стихотворении Константина Бальмонта «Ангелы опальные…» сложно найти содержание. Оно как в музыкальном произведении просто задано ключевым словом, первой строкой. И тут же задан конфликт, который приковывает внимание читателя. Опальные – это какие? Впавшие в немилость, осужденные, обвиненные, изгнанные… Откуда? Из рая? Грешные, падшие ангелы?
И на этом сочетании несочетаемого начинает нанизываться целое ожерелье образов. А где же ангелы, задавшие этот конфликт? Они больше и не появятся в стихе – они свое дело сделали. А что же там появится?
А появятся два непонятные, растворенные в стихе утверждения, почти лишенные смысла.
Первое утверждение. Несмелые, воздушно-белые, сладко-онемелые цветы – это ангелы печальные, это блески погребальные тающих свечей, это звоны колокольные, это отзвуки невольные, отсветы лучей, это взоры полусонные, это тонкие черты.
Теперь всем биологам понятно, что такое цветы?
Второе утверждение. Мечты, которые встретятся с теми, кто их сможет понять и прочувствовать, — это тайны и слова, шорох приближения, радость отражения, нежный грех внушения, это проблески огня.
Вот такие, на первый взгляд, совершенно не связанные друг с другом невнятные утверждения. Но мы ощущаем их связь как параллелизм, где одна часть поясняет другую. Мечты – это цветы. И эти слова даже рифмуются между собой, хотя и не срифмованы в стихотворении:
Легкие цветы/ То мечты, что встретятся,
Смотрите, как сложно было нам доискаться до смысла. А нужно ли это было? Ничего ценного для себя мы вроде и не выудили. А между тем при прочтении у нас было стойкое ощущение, что мы что-то восприняли, что-то узнали. И что это было? И каким образом дошло?
А вот теперь о музыке как сути этого стиха.
Ювелирно выстроен ритм улыбчивого трехстопного хорея, который даже трудно воспринять, — так тонет он в начальных пиррихиях и дактилических окончаниях.
Дактилическое окончания – удивительно красивая деталь. Если безударное, женское окончание рифмующегося слова смягчает стих, то дактилическое окончание, с двумя безударными гласными, совсем его растворяет в воздухе.
Обратите внимание, стих не разделен на строфы, хотя это легко можно было бы сделать. Очень четко выделяются восьмистишия, срифмованные АААВСССВ.
Да и строки А и С по существу могут восприниматься диссонансными рифмами и перекликаются друг с другом по смыслу: опальные – невольные, погребальные – колокольные, печальные – безбольные. И то, как срифмованы смежно три строки с дактилическими окончаниями, и как пронизано восьмистишие срифмованными 4 и восьмой строкой с жесткими мужскими окончаниями, создает убаюкивающий, медитативный, почти трансовый ритм.
И каждая эта скрытая строфа, не выраженная графически, чтобы не разбивать этого единого потока, построена на особой звукописи.
Первая часть, которую мы с вами нашли в начале «ангелы-цветы», вся построена на переливах гласных с певучими сонорными «л» и «н». И вначале это нежные томные гласные «а» и «е». Это обилие мягких согласных, ласкающих нежные гласные.
А потом включается колокольные звоны, и начинает звучать глубокое «О». Твердые согласные, явившиеся на смену льющейся мягкости первого четверостишия, вносят нотку печали и меланхолии.
В третье строфе эти две волны, нежная и колокольная, сливаются в нежнейшем «лё», оставляя ощущение сладости и светлой гармонии.
И вместе с тем звуки все затихают и затихают, околдованные ритмом.
И в конце совсем утихают с едва слышными согласными «с», «ш», «ц».
Вторая часть – целый оркестр. Звуки обретают плоть и говорят уже о другом. Вот четверостишие на «страстных» сочетаниях согласных. Оглушительная «р» и звучная «в» сталкиваются с жестким глухим «ст» и рождают ощущение сильной тревожной эмоции. Вспомните слова нашего языка с этими сочетаниями «стр», «ств», сколько в них энергии, сдержанной или вырвавшейся на волю.
А вот стих наполнился шелестом и шорохом, тайным, тревожным. А в соседстве с теми страстными звуками, которые только что прозвучали, эти шорохи рождают ощущение тревоги и опасности.
А что вы слышите здесь? И рычание «р» и стон «анн». Образ греховной страсти. Вот куда завели мечты в противовес тем нежнейшим ангелоподобным цветам первой части.
И эта борьба плотского и духовного разрешается в мягких глухих согласных последнего четверостишия, как будто укутывающего от постороннего взора.
Заметили, как мы внутри себя ощутили все это, совершенно не вдаваясь в информативность стиха? Образы выстроились из одних сочетаний ритма и звука.
Что это за образы? Вряд ли можно сказать однозначно. Каждый волен построить свое, как в музыке. Но остается общее ощущение. Вот такой образ и святой, и плотской любви, слившейся воедино. Образ очарованности, колдовства, влюбленности, чистоты и греховности. Вот они «опальные ангелы», изгнанные из рая.
Продолжение цикла: Стихотворение Дмитрия Мережковского «Л.Н.В-ной»