Псалмы Веры Горт

В сорок девятом псалме перед нами в поэтическом переводе Веры Горт предстает еще один потомок Кораха. С ним мы еще ни разу не встречались. Это совсем иной человек — мудрец и философ. Речь его умна и проста, передается она неспешным и размеренным пятистопным ямбом. Он тонкий художник, мастер неожиданных образов:

задам загадку скрипке — та отыщет
в ответ себе и отзовется притчей…

Простым человеческим языком говорит он о высоких и вечных истинах и высоким книжным слогом, чуть излишне книжным, будто с легкой иронией, о вещах простых.

«Чего бояться мне в коловороте
безумствующих яро дней ненастья?»

Вот такую загадку задает нам этот мудрец: что самое страшное в этом мире? — и отвечает сам: собственные наши грехи. Почему?

И начинается неспешное рассуждение простой обыденной речью о том, что смерти не должно бояться — не страшна она, потому что придет к каждому, независимо от богатства или бедности, ума или глупости. Фраза нанизывается на фразу с простодушной стариковской многоречивостью и сердечностью. Фраза не удерживается в границах строфы, перетекает дальше, создавая впечатление бесконечно льющейся речи.

… С земли — дурак и умник

Исчезнут вместе…

И вдруг это неспешное течение речи в шестой строфе прерывается неожиданным замечанием:

(вот на руку, ославнув, птица села…)

Этой фразе нет соответствия в оригинале. Это находка Веры Горт. Верным штрихом мастера дорисовывает она нам портрет этого удивительного человека, на руку которого может сесть усталая птица. Таков образ истинной святости, безмерной любви ко всему живому на земле.

Вот и разрешение заданной в начале загадки. Смертен каждый, и бессмысленны все земные ценности, кроме одной, — святости.

И уже понятным и обоснованным представляется замена будущего времени оригинала свершившимся временем поэтического перевода в кульминационной восьмой строфе.

Сравним:

16.Но Бог избавит душу мою от руки
17 преисподней, ибо Он примет меня, Сэлла!

Покинув тело, не осиротела
моя душа, избегнувшая ада! —
Ты взял ее к Себе, Всевышний. Сэлла!

Заметьте, как нежно пропела внутренняя рифма в этой строфе — «тело — не осиротела». И спондей в последней строке не нарушил ритма, а лишь акцентировал образ Всевышнего.

Этот человек знает цену жизни и не боится смерти, потому что душа его уже с Богом независимо от жизни тела. И с высоты своей святости он легко и добродушно улыбается нелепым людским порокам:

Не бойся богача! — пусть умножает
свое добро!, пусть угождает чреву! —
люд уважает самообожанье
и страсть к очищенному злату-сребру…

Финал псалма очень выразителен. Мудрец вдруг заговаривает с нами иным, иного мира, языком, тут же добродушно переводя нам непонятные фразы:

При жизни похвалявшийся судьбою —
«ло бэ-муто´
иках (ито´)
аколь!» — по смерти
он не захватит ничего (с собою)!»
идя к — уже сидящим не при свете —

своим отцам…

И четверостишие на этом ином языке вырастает до шестистишия. Пятистопная строка дробится на короткие, двустопные, чтобы не пролетело ни единого слова на этом ином языке иного мира.

Читает Петр Дубинский.

Продолжение цикла:  61 псалом Давида в поэтическом переложении Веры Горт