Слепые и прозревшие ч. 1. Навстречу.
За их романом в восторге наблюдала вся группа. Коля в большом смущении подозревал, что однокурсники воображают себе невесть что об их отношениях. А никаких отношений еще практически и не было, кроме хождений под ручку от института до метро и трех культпоходов в театр, куда контрамарки им достала замечательная актриса тетя Люда.
После театра Нику приходилось везти домой, и, прощаясь у двери, она деловито целовала его в щеку. Он тоже тыкался куда-то губами, главным образом в душистую меховую шапочку. А потом, шагая к трамвайной остановке, чувствовал, как что-то неприятное, холодное и злое ворочается в нем и требует еще поцелуев.
Ника всю зиму и весну терпеливо ждала и не торопила события, только замечала время от времени:
-Мама тебе привет передает. Ты ей очень понравился.
«Тем, что от водки отказался?»- удивлялся про себя Коля.
Или:
-Папа обожает гитару. Побалуй нас как-нибудь, ладно?
-Ладно, как-нибудь…- покорно соглашался Коля.
Парни, уже не стесняясь, похохатывали в адрес счастливчиков, у которых жена — королевишна, теща — конфетка, а тесть — генерал. А будущий счастливчик чувствовал себя карасем, заплывшим в раскинутый невод: вроде и плаваю на свободе, а кастрюля под уху уже на огне.
Но и Никино терпение было на исходе. Она давно уже закончила тему «родные и близкие» и говорила теперь только о себе. Как всегда очень занимательно, легко, с тонкой иронией она ввела его в свое счастливое детство.
-У меня была такая кукла, с меня ростом, французская. Вернее, мама ею тешилась, а я эту куклу не переносила. Мне казалось, что мама ее любит больше.
Жизнь у маленькой Ники была сказочная.
Мама-генеральша по утрам обеих, дочку и куклу, умоет, причешет и посадит за маленький круглый столик — завтракать. И все разложит им одинаково: Нике кашу с орехами, — «без орехов я кашу не ела» — и кукле Лауре столько же в тарелке.
-Я помню, — смеялась Ника, — мама кормила нас с Лаурой ананасами. Я свою порцию съела и еще прошу. А мама только-только собралась мне ломтик с Лауриной тарелки подложить, а я — в крик: «Это Лаура ела, я после нее не буду!»
Коля послушно умилялся:
-Какая прелесть!
И высматривал вдали спасительную дверь метро.
А впереди вместо метро было еще Никино отрочество с неимоверным количеством кружков.
-Понедельник и четверг — хореография и английский. Вторник, среда и пятница — музыкальная школа. В среду, перед музыкалкой, еще изостудия. Суббота — бассейн. Потом, в восьмому классу только музыкалка осталась и английский. Мне стало все лень: и рисовать, и танцевать, и плавать. А теперь мне лень из дома выйти. Так люблю свой дом, так скучаю без своих стен! Наверно, в детстве недополучила своего дома, вот и стала домоседкой. Хорошая из меня жена получится? — лукавый взгляд как выстрел из-под мохнатых ресниц.
-Высший класс! — опять умилялся Коля.
А еще была юность, доверху наполненная поклонниками, самыми разнообразными, на любой вкус: от гениального Семы Малевича из музыкальной школы, до сорокалетнего ловеласа Евгения Петровича со студии телевидения. Все они были интересны, забавны, и все безнадежно влюблены в прекрасную мраморную Нику.
Время неумолимо двигалось к летней сессии. Ника уже решительно спросила, какие у него планы на лето.
-Я опять еду в Болгарию. Поехали вместе? Папа еще путевку возьмет.
Это было сказано так напрямик, что только дурак отказался бы. И Коле пришлось изобразить дурака:
-Не могу. В деревню поеду с мамой и сестрами. Там работы много, маме одной трудно.
Наверное, Ника в душе поразилась, но виду не показала, только вздохнула с улыбкой:
-Жаль…
Да. Невод с карасем уже срочно надо было вытягивать: теперь или никогда. А карась продолжал с дурацким любопытством наблюдать за процессом.
Только жаловался маме полушутя:
-Меня генеральская дочка на себе женить хочет.
Мама осторожно улыбалась:
-Что ж, может, и ничего? Живут же люди и с генеральскими дочками.
Майским теплым вечером, когда Коля с Никой под ручку вышел из дверей института, Ника предложила:
-Переждем час пик? Вот там хорошая скамейка есть.
Коля затревожился: приближался какой-то серьезный разговор. Но Ника опять начала со своей бесконечной юности. Оказалось, что в шестнадцать лет она снялась в целом эпизоде у кинорежиссера, друга замечательной актрисы тети Люды. Он остался Никой доволен и советовал поступать в театральный. Да пожалуй, и помог бы с поступлением.
-Так что ж ты? — неосторожно откликнулся Коля. И попался на крючок — разговор тотчас вылился в нужное русло.
-Не хочу быть актрисой. Насмотрелась на тетю Люду. Это не жизнь. Это не люди, а колесики-винтики. Соберет их режиссер в горсть, вкрутит на места — и поехали. А я хочу быть счастливой женщиной, а не колесиком. Я для этого живу. И для этого у меня все есть! Коля! Посмотри на меня! Вот так! Ты со мной согласен? У меня все есть, чтобы быть счастливой. Только человека осталось выбрать для счастья. Только не офицера — иначе папаня меня давно бы просватал. Офицеры не для счастья живут, а для служебного долга. Тоже насмотрелась. Вот угадай, почему я здесь в ЛИАПе? Я могла бы и на филфак, и на истфак, и на журналистику. Прошла бы наверняка, это не проблема. Но такого человека, который мне нужен, я там не найду. Там парни интересные, но уж очень женственные. Я бы даже за работягу замуж вышла, но они все алкаши. Вот и пришла я, Коля, в ЛИАП счастья искать среди инженерчиков.
-С их-то грошами? — неловко отозвался Коля.
-А мне это безразлично! — Ника обжигала его лучистыми глазами. — Слава Богу, отец мой способен обеспечить и детей своих, и внуков.
Вот такой шел разговор. И Коля не знал, куда деваться от стыда. «Бежать! — мелькало в голове. — Уйти из института, перевестись в другой и в следующий раз дурака не валять! Вот сессию сдам…»
И понимал, что все равно никуда не уйдет. И понимал, что на четвертый курс он придет, как ему предписано, — счастливым Никиным супругом.
-Тетя Лида, что мне делать? Меня одна красавица в мужья зовет!
-А ты будто красавиц не любишь? — усмехнулась тетя Лида.
-К этой душа не лежит.
-Дело серьезное, — важно кивнула тетя Лида. — Мы, красавицы, не любим, чтобы нами пренебрегали.
-Кого там… кто там… пере-не…? — полюбопытствовала подошедшая тетя Тоня.
-Да вот Колю нашего насильно женить хотят.
-Не давайся! — решительно отрезала добрейшая тетя Тоня.
-В случае его кричи, вместе отобьемся, — рассмеялась тетя Лида.
А воскресным утром голос Ники в телефонной трубке жалобно попросил заехать и подвезти учебник по диамату:
-Коленька, на один денек! На зачете по инглишу встретимся — я тебе верну.
Пол под Колиными ногами поплыл. С трудом собираясь с мыслями, он промямлил, что не знает… что вряд ли… что если получится…
-Коля, я очень жду тебя, — голос почти зримо заструился из телефонной трубки, поднимая в Колиной душе какую-то илистую муть.
Коля постоял у телефона, потом побрел на кухню полюбоваться знакомыми, понятными предметами: кастрюлями, сковородками, чайником на плите.
Особенно хорош был чайник. Коля налил себе чаю в стакан, покрепче налил — и выпил залпом, забыв про сахар. Вот и в голове посветлело, и спокойнее стало.
«Не пойду, — решительно сказал он сам себе. — Чего я так испугался? С милицией, что ли, брать меня будет?»
Он вернулся в комнату почти бодро, но «Диамат» лежал на столе и коварно его подстерегал. И опять заплескался в Колином нутре илистый голос: «Я очень жду тебя»
И понял он тогда, что нет ему спасения. Дал поймать себя, как глупый карась, и теперь поздно трепыхаться. Все произойдет сегодня. Все, о чем любой другой мечтал бы в сладких снах, а он почему-то не хочет. До дрожи и отвращения к себе самому.
«А почему я, собственно, не хочу? — недоумевал Коля, надевая чистое белье. — Всем когда-то нужно жениться. Да я дурак буду, если не пойду!»
Вытащил было из шкафа лучшую свою рубашку, совсем новую, с картонной прокладкой под воротничком, и вдруг разозлился: «Вот еще праздник нашел!». И надел будничную, институтскую.
Ника открыла не сразу, но она стояла у двери, слушая его шаги. Это он вдруг понял так ясно, как будто услыхал ее дыхание через дерево и дерматиновую обивку.
Наконец, дверь открылась.
-Вот спасибо тебе, дорогой! — Ника взяла из его рук «Диамат», которым он прикрывал себе грудь, как щитом.
-Я тороплюсь. Очень, — буркнул Коля.
-Господи, ну чайку-то выпей! — Ника улыбнулась снисходительной улыбкой победительницы.
Изящный фарфоровый чайничек, — уж не Гарднер ли? — ждал их в Никиной комнате. В огромной квартире стояла тишина. Они были одни.
Ника утопила Колю в мягчайшем кожаном кресле у стола. Сама села напротив. Коля избегал смотреть на нее — и не мог не смотреть. А Ника ловила в капкан каждый его трусливый взгляд.
Она была сегодня другая. В простеньком платье на молнии сверху донизу, таком трогательно простеньком. Тяжелые каштановые волосы, еще влажные, с продуманной небрежностью заколоты на затылке, и краски на лице не заметно.
Вот такой живой, неожиданно живой, а не мраморной, мягкой и теплой он видел ее впервые.
«Вот такая она и будет каждый день для меня. Ну и очень даже прекрасно».
-Ты боишшшься? — вдруг спросила она тем трепещущим голосом из телефонной трубки. Коля вздрогнул и подавился чаем.
Ника не спеша обошла круглый столик, присела на ручку кожаного Колиного кресла и заботливо похлопала его по спине.
-Коль. Мы с тобой не в детском саду. Ты же понимаешь, что я тебя выбрала. Так ведь?
-Я тебя не люблю, — в отчаянии пробормотал Коля, прокашлявшись. И это было криком «караул». Где вы, тетя Лида, тетя Тоня, спасайте внучка!
А Ника нисколько не обиделась и даже не удивилась. Ее узкая ладонь застряла на Колиной спине и теперь жгла его, как утюг.
-Это, милый, не страшно, это мелочи. Важно, что я тебя люблю. А значит, и ты меня сейчас полюбишь. Вот увидишь. Ты просто еще не знаешь, какая я…
Рука ее забралась под воротник Колиной рубашки, и голова его стала пьяной и тяжелой. А со дна души, испуская зловоние, поднималась какая-то нечисть.
-Ну-ну, — утешала Ника, роясь на его спине, — я ведь буду хорошей женой и хорошей матерью. Ты же хочешь ребенка?
-Семерых, — прохрипел Коля.
-Ха-ха! Остроумно! Нет, правда, одного вполне достаточно. Ну, двоих. Согласен?
Где-то рядом с Колиным виском была ее грудь, от которой струился опасный жар — прямо в Колину голову. Вот-вот взорвется эта голова, лопнет, как банка с забродившим компотом.
А Ника вдруг скользнула с ручки кресла на Колины колени и сплела руки вокруг шеи. Попался. Сопротивление бесполезно. Оно и нелепо, и смешно! А страшный зверь уже завывал в нем что-то непотребное.
Приступить бы Нике к делу, но она переоценила Колину рассудительность и решила добить его безупречным аргументом.
-О маме и сестрах подумай! Все ваши проблемы в один миг решим. Пара пустых, да? Да? Да?
Еще бы не да! Мама, живущая зимой и летом на даче в Комарово и пишущая мемуары. Кукарямбы, увешанные золотом, под ручку с военными мужьями. Пока Коля любовался этими картинами, Никины губы свежо и влажно впились в Колин рот, как печать поставили.
А кукарямбы-то никуда не делись. Вот так же они сидели у него на коленях, цеплялись за его шею теплыми толстенькими пальчиками и слюнявили его щеки, и лоб, и нос, и губы. А носы-то у них какие были сопливые!
Эта кукарямба у него на коленях вроде не сопливая. А мусолит его точно так же!
А это что такое? Куда потянула молнию на своем платье? Непорядок! За это кукарямбе по попе надо!
И расхохотавшись где-то внутри себя, Коля стряхнул с колен ошарашенную Нику, поднялся с раскаленного кожаного кресла и спросил строгонько:
-Расстегиваемся? Жарко нам? Напрасно так навалилась.
Ника стояла бледная и пыталась понять, что произошло. Ее злая растерянность окончательно рассеяла в Колином сознании илистую зловонную муть. Такой вдруг его охватил веселый и кусачий задор — берегись, глупая девчонка!
Что с ним такое произошло — да какая разница! И думать не хотелось. Он был свободен — и этого было достаточно.
Ника, наконец, обрела дар речи и не своим голосом пискнула:
-Ты что?..
-Да я ничего, — усмехнулся Коля, направляясь к двери. — Домой иду, спасибо за чаек.
-Стой! — смешно вцепилась она в его пиджак. — Не смей! Если ты уйдешь!.. ты не мужик!..
-Ага, — успокаивающе покивал он ей, отцепив пиджак.
Ника пронзительно, по-звериному, захохотала ему в лицо:
-Педераст!
-Угу, — согласился Коля, не задумываясь. Что за слово такое? Что-то, наверно, неприличное.
Ника каким-то куриным шагом двинулась за ним к двери и, несколько раз набрав воздуху, взвизгнула:
-Евнух поганый!
А он уже спускался по лестнице и удивлялся: «Ай да генеральская дочь!»
Домой Коля почти бежал, легкий, как в детстве. Из сквериков волнами набегал прохладный аромат сирени.
Коля свернул с асфальта, уткнулся носом в сиреневый куст — как в чистом ключе омылся. И улыбнулся с благодарностью кому-то, все равно кому, — просто хотелось благодарить. И быстро наломал охапку свежих, чуть влажных веток.
-Э-э-эй, чего делаешь? — возмущенно зароптал пожилой прохожий.
-Это любимой женщине, — резвясь, подмигнул ему Коля.
-А чего так много?
-А их у меня две.
-Тетя Тоня, тетя Лида! — крикнул он с порога. — Где у вас самая большая ваза? Будем веселиться до рассвета! Я! Не! Женюсь!
Старушки переглянулись и рассмеялись вместе с ним, принимая из его рук охапку сирени.
Читайте роман Ольги Грибановой «Слепые и прозревшие».