Слепые и прозревшие. кн.1 ч.1 Навстречу. гл.11
А Галя опять зажила тихо-тихо, как улиточка в раковине, не пытаясь нарушить свое одиночество, счастливая уж тем, что ее не тревожат.
Мама совсем перестала с ней разговаривать, ограничиваясь односложными репликами. Галя сильно озадачила маму, а вопросов без ответа мама терпеть не могла.
Но одиночества у Гали не было. Домашний мир стал вдруг ярок и богат.
Проведя целый месяц в небытии вдвоем с дедом, Галя научилась радоваться всему, что ее окружало: любимым книгам, любимым цветам, любимым занятиям.
Отбыв положенные часы в школе и получив свои привычные тройки, Галя торопилась домой, будто ждала ее дома большая семья. Она шла и рассказывала Спутнику по дороге о прожитом дне, вместе с ним сокрушалась о промахах и плохих своих поступках. Например, неаккуратно махнула портфелем в коридоре и задела по голове маленькую девочку, может, первоклассницу. Ей, наверно, больно было. Хотя она побежала дальше и даже не обернулась.
Галя спрашивала у Спутника совета, делилась радостями, а то и просто благодарила за благополучный день: «Хорошо, что сегодня меня не спрашивали на уроках, хорошо, что никто со мной не говорил на переменах. Спасибо тебе!»
Но приближался конец года. На педсовете допоздна обсуждали, кого принять в девятый класс, кого направить в ПТУ и техникумы.
О Гале все высказались единодушно.
-Сироткина? Эта несчастненькая, с которой вечно что-то случается? Она такая слабенькая, ей не под силу учиться дальше, — уверенно заявила завуч.
-А что там у нее в медкарте? – поинтересовалась учительница математики. – Она не дебильная случайно?
-Совершенно не творческая личность, безынициативна поразительно, — заворчал историк. – Кроме учебника, ничего! Боится на мизинец от текста отойти.
-Да, инициативы никогда не проявляет, — поддакивала учительница английского языка.
Даже тишайшая учительница труда и та бросила в Галю свой камень:
-Первый раз вижу такие неумелые руки у девочки. Ни к чему не способна: ни к приготовлению пищи, ни к шитью, ни к электроделу.
Тогда вскочила взволнованная литераторша и, размахивая стопочкой Галиных сочинений, потребовала послушать хоть одно. От нее хотели отмахнуться, но не тут-то было: молодая учительница была прирожденным бойцом.
-Хорошо, хорошо, пусть сочинения и неплохи… — устало сопротивлялась директриса.
-Неплохи? Нет, вы обязательно выслушайте, — кипела литераторша.
Выслушав страницу из Галиного сочинения, собрание запросило пощады:
-Ну да…
-Хорошее сочинение, все понятно…
-Мать писала! – отрубил рассерженный незапланированным выступлением физик. – У Сироткиной мать – доктор наук. Знаем мы эти сочинения.
-Это писалось в классе! Думаете, мать под партой сидела? – запальчиво отругивалась литераторша.
Собрание перерастало в скандал. Пришлось срочно остановить обсуждение и разойтись по домам.
-Ты что там еще натворила? – накинулась на Галю мама. – Меня твоя классная дама в школу приглашает!
Галя недоуменно пожала плечами. Разве теперь она могла бы что-то натворить?
Оказалось, что пригласили Альбину Викторовну с тем, чтобы она была готова пристраивать Галю после восьмого класса в техникум или училище.
-Вы понимаете, какое сейчас время? – проникновенно вещала учительница. – У нас строгая разнарядка. Стране нужны молодые рабочие кадры, рабочих рук не хватает!
-Не думаю, что страна нуждается в рабочих руках моей дочери! – гневно фыркнула Альбина Викторовна. – Вы же видите, что это за ребенок! Это дитя! Совершенно не приспособленное к жизни дитя! Должны же делать исключения для таких! Вы как классный руководитель должны понимать…
-А вы, как мать и как доктор биологических наук можете объяснить, почему ваша дочь не знает ни биологию, ни химию? – всерьез обиделась классный руководитель.
И расстались они весьма друг другом недовольные.
А летом, с грехом пополам сдав экзамены, Галя заболела. Болела у нее душа. И так болела, будто разрывалась Галя в клочья.
Умирающий безумный старик, сбрасывая с себя все земное, отравил Галю ядовитым дурманом. И сейчас дурман вдруг пророс и созрел. Не было спасения Гале от мерзких вонючих слов, застрявших в ее памяти, будто похотливыми руками цеплялись они за ее чуть-чуть, совсем слегка начинающее округляться тело.
Галя металась ночью в постели, ее тошнило от страшных картин плотской любви. Утром просыпалась она поздно, сглатывала чашку чаю и ложилась снова, отвернувшись к стене и упорно рассматривая разноцветные геометрические фигуры на желтеньких обоях: квадратики, треугольнички, кружочки. Галина фантазия лепила их них лица печальных клоунов с ассиметричными перекошенными улыбками. Это было единственное, что хотелось ей сейчас видеть.
Там за стенами, за предательски прозрачным окном, бесновался грязный мир. Там клубились, сплетались, кишели мужские и женские тела. И напоминали они Гале тот страшный день, когда она увидела белых червей на куче дедовского грязного белья.
Не было спасения! Слипшиеся комья плоти рождали новую плоть, которая называла эти комья мамой и папой, веселилась и плакала, умнела и хорошела, чтобы превратиться в противного розового червя и свиться в клубок с другим таким же червем.
Все-все-все вокруг…. Мама с папой… Учителя в школе… Красивые дикторши с экранов телевизора…
О бабушке Галя не разрешала себе думать.
Альбина Викторовна приходила с работы и морщилась, видя Галю неизменно в постели, полуодетую, непричесанную.
-Опять весь день валялась? И в магазин не сходила? Ты хоть ела что-нибудь? К какому врачу тебя вести – не представляю! Ты можешь объяснить, что у тебя болит?
Галя молчала. Ей тягостно было слышать мамин голос.
«Что за муки мне с этим ребенком! – в тысячный раз закипала от ярости Альбина Викторовна. – Лентяйка, врунья, что она там еще в себе прячет?» И утром уходила на работу, где если и были проблемы, то лишь научные, интересные, хорошо сформулированные и успешно решаемые целой лабораторией.
В один из дней, до тошноты наполненный и переполненный кривыми улыбками обойных клоунов, в дверь позвонили.
Галя удивленно подняла голову. Может, не открывать? Кому она может быть нужна сейчас? Почему не хотят оставить ее в покое?
Со вторым звонком она поднялась с кровати, оправила на себе халат и чуть пригладила растрепанные волосы.
На пороге был папа. Давно не был, целый год. Галю вдруг страшно смутила собственная неприбранность, будто папа мог разглядеть ту грязь, в которой барахталась сейчас ее душа.
-Садись, я сейчас… — пробормотала она, впустив папу.
Когда она вернулась к нему причесанная и одетая, то на кухонном столе стоял уже разрезанный шоколадный торт, самый Галин любимый, а в чашках клубился паром чай.
-Я тут похозяйничал, — виновато улыбнулся папа Галиному удивленному лицу.
Только в этот момент вспомнила Галя, что у нее сегодня день рождения и исполнилось ей пятнадцать лет.
-Вот, дочура… — папа не договорил. Его тоже как будто что-то мучило. Может, он все-таки учуял эту Галину грязь? Может, она уже бросается в глаза?
Оба преувеличенно серьезно занялись тортом и постепенно успокоились. Папа был все такой же, большой и приятный, как в детстве. Только, может, пополнел немного. Виски стали совсем седые, но в его русых волосах седина незаметна. Галя, залюбовавшись им, вдруг задала вопрос, которого сама испугалась:
-Папа, почему ты не живешь с нами?
Папа от неожиданности уронил ложку и долго-долго смотрел Гале в глаза. Потом заговорил с ней как будто уже с другим человеком:
-Так уж получилось. Печально получилось. Я очень любил маму. Правду тебе говорю. Но, наверно, я ее недостоин.
-Почему?
Папа смущенно пожал плечами:
-Кто знает… Может, очень большой я?
-?
-Под микроскопом не помещаюсь. А значит, научного интереса не представляю.
Оба тихо рассмеялись. И папа продолжал уже свободнее:
-А когда я понял, что не стать мне вирусом ее жизни, то характер у меня испортился. Стало многое раздражать.
-Что, например?
-Ну… — папа мучительно искал пример, который можно было бы привести внезапно выросшей дочери.
-Ну вот, скажем, вполне могу согласиться, что микробиолог – это почти врач. Сочинит мне мама какое-нибудь лекарство – я проглочу и глазом не моргну. Я не стану возражать, что микробиолог это почти строитель, почти кулинар, почти поэт, почти сантехник. Пусть… Но когда мне говорят, что микробиолог – это почти художник, и диктуют мне цветовое решение моих картин… Хм… Это несколько… раздражает.
-Ты теперь любишь другую?
-М-м-м… Да-а… Почему теперь…. Это уж… — папа помолчал и перевел дыхание.
-Она натурщица? – Галя чувствовала, что делает папе больно своими вопросами, но должен же кто-то помочь ей выбраться из грязи.
Прости, папа, но ей придется взобраться на твои плечи. На чьи же еще, папа?
-Почему натурщица? – папа растерянно хлопнул светлыми ресницами. Потом вдруг понял, что стояло за этим вопросом.
-Галюша, я ведь художник. Я все рисую. И всех рисую. Такая уж у меня работа. Мама в микроскоп смотрит, строитель кирпичи кладет, повар супчик размешивает, а я пишу красками. Я же тебя тоже писал, помнишь? И еще не раз напишу… И бабушку Киру…
-Ты и маму рисовал! – радостно подсказала ему Галя.
-Ну! – с облегчением согласился папа. – Мама же у нас не натурщица!
Они еще посмеялись, радуясь, что так легко поняли друг друга.
И тогда папа уже легко и спокойно добавил:
-И натурщиц я тоже пишу вместе со своими студентами, и натурщиков. Учу студентов, и сам учусь. Без этого художником не станешь!
Галя кивнула.
Уже собравшись уходить, папа вдруг охнул:
-Чуть не забыл. Я же с подарком пришел. Давно хотел тебе подарить.
На большой папке из тонкого картона сверху была надпись: «М.К.Чюрленис. Репродукции»
Проводив папу, она не спеша прошлась по комнатам. Ей стало легче. Папа сумел отогнать от нее липкие волны. Стало тепло и свободно, легко дышалось.
Папка с репродукциями ждала ее на диване, и Галя потянулась к ней, чувствуя, что вот-вот ей станет еще лучше. Но чтобы еще острее это почувствовать, она вышла из комнаты и еще раз прошлась по всей квартире, смеясь от удовольствия. Потом прыгнула на диван и свернулась в уголочке, поджав ноги. Вот теперь можно раскрыть папку.
Быстро пробежала она взглядом по всем листам, чтобы настроить себя. И внутри все задрожало. Этот человек был свой. Этот человек был друг.
Он делал то, о чем так мечтала Галя. Он рисовал музыку.
Прохладно и звонко насвистывал флейтой ветер. Печально и светло пел прибой, оставляя кружево пены на песке, унизанном жемчужными звуками челесты. Из глубоких басов поднимались сильные руки, несущие затонувший корабль. Галя с упоением смотрела и слушала эту музыку. И приходила в себя.
Но было впереди еще что-то. Осталось в памяти от первого беглого просмотра. Что-то полоснувшее нежной тонкой болью. Вот она. «Сказка о замке». Галя глубоко вздохнула и погрузилась в золотую тишину.
Солнечные лучи со звоном пронизывали теплые закатные облака и упругими горячими каплями летели дальше, дальше в необъятную пустоту. Солнце, тишина и огромная, поднявшаяся из бездны гора. На самой вершине крошечный замок.
Какое пронзительное одиночество… Какое оглушительное безмолвие…
Так вот оно, ее место в этом мире. Вот куда она всегда стремилась – в это одиночество. Это ее замок… Это она, Галя, там на самой вершине, за узким решетчатым окошком. Если его распахнуть… О, как тяжелы литые кружева его створок, как прохладны и шершавы , с каким скрежетом они поддаются, наконец, Галиным слабым рукам… Вот теперь вокруг голубое небо, а внизу темная бездна. И безмолвие.
Если оттолкнуться от кружевных створок окна и ринуться вниз, то конца этому полету не будет. Никогда… Бесконечная жизнь, бесконечное падение, бесконечная смерть… И одиночество, которого она всегда хотела….
Так вот что такое одиночество!
Да нет же, не надо ей этого одиночества. И не было его никогда. Спутник рядом! Всегда был рядом, даже когда она не знала об этом!..
-Какая я глупая! Ты же никогда меня не оставишь?..
-Никогда, Дитя Мое…
-И нет для меня бездны? Нет смерти? Нет одиночества?
-Конечно, Дитя Мое…
Галя шла по новому, освеженному миру из комнаты в комнату с тряпкой в руках, переставляла, перетирала родные вещи, а Спутник радовался вместе с ней. Она теперь все знала о мире, потому что научилась его любить. Улыбнулась с нежностью клоунам на обоях – не покинули в беде. Сложила аккуратно халатик, в котором прожила несколько недель, — отправляйся в стирку, смывай с себя Галину тоску.
С любопытством искала в себе Галя следы этой прежней тоски – их не было.
Пусть себе извивается и копошится голая плоть – Спутник с каждым. Поддержит падающего и поймает в сильные ладони упавшего.
Как она любила теперь их всех: сильных и слабых, устоявших и рухнувших. Поднять бы всех, кто упал…
«Хочу как Ты», — умиленно шептала Галя, и Спутник улыбался ей.
Когда в прихожей хлопнула дверь, Галю так и вынесло ей навстречу веселой теплой волной.
Галя крепко-крепко обняла маму с незнакомой ей прежде смелостью и ничуть не обиделась, когда мама досадливо отмахнулась:
-С ума ты, что ли, спятила? Я как собака устала, а ты на мне виснешь… То лежит весь день, как бревно, то на шее виснет!..
Утром Галя проснулась рано, открыла глаза и прислушалась: здесь ли То, вчерашнее, не потеряла ли за ночь. Все было с ней. Все было в ней.
В гостиной озабоченно металась мама, собираясь на работу, рылась в бумагах, завязывала и развязывала папки, искала на полу упавший карандаш. Но Галя рискнула задать маме вопрос, как-то сам собой родившийся в ней за ночь:
-Мама, а вообще-то откуда известно, что Бога нет? Кто-нибудь это доказал?
-Ну конечно, — раздраженно откликнулась мама, роясь в кошельке.
-А у нас есть такая книга, где про это написано?
Мама озадаченно оглянулась на Галю. Ее дочь проявила интерес к научной проблеме! Похвально! Оставив свою сумку, мама шагнула к книжному шкафу.
-Да… сейчас… где это, — мама наклонилась к полкам, где рядами стояла книги из дедовой квартиры, толстые, в тяжелых переплетах.
-Классики марксизма-ленинизма – это тебе сложновато… Что-то такое было у отца полегче… Ага, вот, — «Забавная Библия» и «Забавное Евангелие». Лео Таксиль какой-то…
Мама сняла с полки два тома и сунула в руки Гале.
-Вот почитай. Там все будет понятно.
Галя читала страницу за страницей, и удивление ее все росло. «Забавная Библия» была как будто самовлюбленным юнцом написана. Такая знакомая школьная манера скалить зубы над всем, что непонятно. В конце концов, заскучав, Галя закрыла книгу, не дочитав до конца смешную фразу. «Забавное Евангелие» Галя только полистала и поняла, что оно еще глупее и гаже.
Посидела, глядя перед собой и собираясь с мыслями, и вдруг ее осенило: «Так если все это – атеизм, значит, Бог есть!»
День за днем, с утра до вечера Галя в каком-то восторженном тумане рылась в дедовских книгах. Дед собрал внушительную атеистическую библиотеку: и изящные популярные издания с яркими обложками, и классические томики собраний сочинений.
С трепетом пробегала Галя глазами строчки, боясь найти, наконец, эти неопровержимые доказательства, которыми вот уж сколько десятилетий грозят миру атеисты. Но находила разоблачение суеверий и мнимых чудес, находила обличение церкви в целом за грехи многовековой давности и за нехорошее поведение отдельных ее служителей. Находила критику тех или иных библейских образов. И из этого предлагалось сделать вывод, что Богу нет места в этом насквозь реальном мире.
Галя не верила самой себе – она, не способная толком вникнуть в параграф учебника, сейчас читала и осознавала, читала и понимала. Что с ней? Когда это случилось?
И с каждой книгой росла и росла уверенность. Доказательства не были логичны. Ссылки на научные открытия повисали в воздухе, ничего не доказывая. Многочисленные цитаты только декларировали, ничего не объясняя. И значило это одно – Бог есть, независимо от того, правдоподобно Священное Писание или нет.
Значит, надо читать саму Библию. И где взять?
-Библия? Евангелие? – задумчиво переспросил папа по телефону и крикнул в сторону. – Мам, где у тебя Священное Писание? Галя хочет почитать.
Читайте роман Ольги Грибановой «Слепые и прозревшие».