Вера Горт

Ах, Ольга Владимировна! Вот я прочла Вашу, густо насыщенную жизнью, эпопею «Слепые и Прозревшие». И Вы спрашиваете: «Сильно я утомила вас всей этой историей?»

О да, Ольга, и утомила, и растревожила, но какая это блаженная усталость и какая это взволнованная тревога… за человечество! Повлияла на мой мозг и на мои нервы эта книга писательницы – женщины! – даже более, чем повлияла, произвела на меня даже более глубокое наущение, чем наши кондовые классики-мужчины. Ваше исследование любви, нелюбви, отходе от привязанностей, о возврате к ним…
Очень сильная и чётко рисующая у Вас проза. Много Вы из себя выжали. Всё. Совершили долго длящийся героический подвиг. Наверное, «сильно утомили Себя» скрупулёзным повторением всех жизненных великостей и значительных мелочей со всеми их запоминающимися оттенками… Браво !!!

Ну вот, Ольга, нехотя закончила, с трудом оторвалась от Вашего многострадального и многорадостного в своём единении повествования. И отпускать мне эту книгу от себя стало жалко. Как теперь я буду без дальнейших узнаваний обо всех и обо всём? По-моему, даже в чём-то я переняла Вашу музыкальную ритмику строки. Причём, чисто русскую. Вы пишете истинно по-русски, очень богато и разнообразно пестро, что очень ценно для сегодняшнего языка и литературы. Именно за такую речь и следует сражаться, идя против создавшейся за полвека в Союзе однообразно газетно-журнальной, лишённой ветвления и цветения, речи.

Но, Ольга! лЮбите Вы человека и всё человеческое — больше меня. Я выкладываюсь в своём творчестве, конечно, максимально, но – НЕ СТОЛЬКО из любви к человечеству, как к Божьему изделию, — сколько из стремления к созданию поэтических шедевров — не более, не менее. Зачем? — А чтоб были. На спор иду с Божьими красотами, мол, Ты можешь, а вот и я могу (Почти шучу, конечно… Но в каждой шутке — лишь доля шутки).

Всё же, вру немного. Тоже служу людям, бесспорно.

Знаю, вижу, что Вы писали сами из себя, исписываясь до предела, чтобы, поднабравшись снова воспоминаний и всё захватив из сегодняшних дней, продолжить старательнейшим образом, с крепчайшей привязанностью ко всему, даже еле заметно происходящему, выписать, не упустив и крохи какой-нибудь, так как живёте влюблённостью в каждую, мгновенно мелькнувшую, эфемеру, — чтобы отдать нам полностью cвоё ясное зеркальное отображение всех ракурсов нашей жизненной реальности, чтоб мы лучше усвоили и поняли её; чтобы приблизились к Смыслу жизни и своим задачам — каждый по-своему, но занялись бы ещё более глубоким обдумыванием своих и чужих поступков, поведения групп и толп, и чтобы пришли, наконец-то, к завещанному прозрению, к по-христиански мощной готовности прощать, улучшаясь и улучшая мир…
В необходимости лучшей жизни и в средствах, как этого достигнуть, Вы в Вашем повествовании вполне убедительны.
Ваша повесть — это о нас с Вами. Это — детский сад, школьные классы, НИИ, и др. и др. — сельские и городские. Это – Ваши дивные, настоящие, обоснованные персонажи:

ГАЛЯ – лучшее из лучших существ на свете: «надо же, ведь сколько пережила, сколько перенесла с глупым своим больным сердцем».
«В школах – обычной и музыкальной ею были почти довольны. Вот только подруг не появилось. Удобнее всего было бы дружить с соседкой по парте, но та фыркнула, когда Галя подошла к ней на переменке:
— Я хожу только с теми, у кого лицо красивое!
И Галя спорить не стала: никто не обязан дружить с некрасивыми.
А дома она опять и опять смотрела в зеркало.
Очень странно, но похожа она была и на папу, и на маму. Мамин острый длинный носик, узкое лицо. А папины светлые ресницы и брови. И волосы светлые, тоже папины. Только у папы они густые и тяжелые, золотистые такие, а у Гали вечно торчат мочалкой пыльного цвета. И глаза серые, тоже папины. Только у Гали они как будто с другого лица, такие большие для худенького личика. Лягушонок пучеглазый».
А она просуществовала в жизни с врождённо и приобретённо гениальным отношением к миру и людям.

КОЛЯ – лучшее из лучших существ на свете…
Перед ним в нескольких десятках метров шла она. И было «что-то странное в походке этой девушки впереди. Шла она легко, будто не касаясь земли, но как в замедленном кадре, и тонкие ее руки взлетали крыльями, помогая идти. Споткнулась, раз, другой. Облаком взметнулись за спиной светлые пушистые волосы. Опять взмах руками…

Он услышал жалобные всхлипывания и подошел к ней, не раздумывая, прилично ли это. Мысленно представил себе ее лицо, нежное, тонкое, с большими чистыми глазами. И желая поскорее увидеть это лицо, окликнул:
— Что за шум, что за рев? То не стадо ли коров?
Девушка вздрогнула и затихла, не поднимая головы.
Он осторожно, боясь совсем ее запугать, опустился рядом на скамейку и закончил стишок, которым всегда дразнил сестренок:
— Это не коровушка, это Галя-ревушка!
Девушка подняла к нему лицо.
Ну и ну! Кадр из фильма ужасов! Тушь, тени, помада – все смешалось на лице этаким модернистским натюрмортом. И припухшие заплаканные глаза. Большие-большие.
— Я вас не знаю… — хлюпнула она.
— Неважно. Что случилось-то? Ногу подвернула?
— Каблук сломался… А откуда вы меня знаете?.. Галя, говорите…
— Я угадал, что ли? Здорово! Ну, это я случайно. Открой сумочку, платок есть? Давай сюда… Поплюй хорошенько… Так… Ну-ка еще…
Галя послушно поплевала в платок. Потом виновато вздохнула:
— Всё… Во рту пересохло…
— Эх, молодежь! Каблуки ломаем! Плеваться не умеем! Сиди здесь!
Он быстро перешел проспект к автоматам с газировкой, оросил платок за одну копейку без сиропа и вернулся очень довольный.

• Вот так, теперь умоемся… А то такая баба-яга сидит, я чуть концы не отдал… Ну, другое дело.
  На него доверчиво смотрело то самое, нежное, тонкое лицо, наверно, обычно очень бледное, а сейчас порозовевшее от слез и умывания…

• Куда нам? На трамвай, на автобус?

• На трамвай…
• Больно идти?
• Ногу натерла… — Галя виновато улыбалась.

В трамвае сидели, держась за руки. Галя, задыхаясь и захлебываясь от смеха, сжимая безотчетно его руку, все говорила и говорила.

Соскочив со ступеньки трамвая, Галя слегка присела и закусила губу. Схватившись за Колину руку, дошла до тротуара, с трудом переставляя ноги … Остановилась, испуганно глядя на него.
— Очень больно… — в глазах ее были слезы.
— Ну-ка, покажи, что там с ногами.

Еще один кадр из фильма ужасов. Ну и денек! На капроновых гольфах расплылись кровавые пятна. Они присохли на стертых местах, а сейчас, после прыжка с трамвайной ступеньки, кровь проступила снова.
— Что делать-то будем?… До дома далеко?
— Минут десять ходьбы… Ничего, я опять босиком…
— И не думай. Гляди, дождь начинается…
— А выход напрашивается только один, — и Коля решительно подхватил Галю на руки.

Он шел, верно угадывая дорогу…»

Дорогу в их общую жизнь.

Все другие герои – а их более, чем 3 поколения – так же ярки, различны и настоящи.
О да, счастливо Ваша книга меня не столько утомила, сколько огрустила максимально. Всех жалко. Заодно и весь мир жалко.

Но пишете Вы мастерски. Внедряете в плоть и кровь.