Со школьных лет все мы помним стихотворение «Памятник» Александра Сергеевича Пушкина. Все учили это наизусть, у всех в памяти эти строки.
Но конечно, мало кто в школьной юности обращал внимание на эпиграф к стихотворению. А пушкинские эпиграфы — это особая история. В каждом из них ключ к некоей загадке. А на загадки Пушкин был мастер.
Стихотворение это, по существу, вольный перевод древнеримского поэта Квинта Горация Флакка, более известного нам под именем Гораций. Произведение это очень известно. Его переводили на разные европейские языки. Идею нерукотворного памятника подхватывали и Мильтон, и Ронсар, и Шекспир.
В 18 веке такой вольный перевод сделал и Гавриил Романович Державин.
Оба эти перевода, несколько похожи. Даже начинаются одними и теми же словами: «Я памятник себе воздвиг….»
Казалось бы о том же.
А вот как это было в стихотворении Горация:
Смотрите, что происходит. Мысль та же — не весь я умру, останусь в своих творениях. И обращаем внимание на детали: пирамиды, которые есть в стихотворении Державина. И есть металл. У Державина просто металл. У Горация конкретнее — медь.
Все эти детали исчезли из стихотворения Пушкина. Они ему не нужны, он взял идею и унес ее далеко от первоисточника. А место пирамид занял Александрийский столп!
Но самое интересное, почему у Горация появляются пирамиды? Неужели не было ничего более величественного в современном ему римском мире?
А вот взгляните на этот замечательный текст, которому около 4 с половиной тысяч лет. Написан он был безвестным мемфисским писцом на свитке папируса.
И здесь я в недоумении! Неужели Гораций был знаком с этим текстом? Ведь не только идея о бессмертии человека в его делах роднит эти два текста, но и детали: пирамиды, металл — то что попало и в стихотворение Державина.
Или перед нами некое родство творческих личностей? Перед нами удивительный пример бессмертия идеи и образа, подхваченных Горацием спустя почти две тысячи лет.
Или все-таки этот папирус был известен в эпоху Римской империи?
Продолжение цикла: Бабушка Пушкина