Слепые и прозревшие. ч.1 Навстречу. гл. 14
К концу десятого класса Галя поняла, что очень любит все школьные предметы. Вдруг понятными стали даже математика с физикой – превратились в занятные головоломки, которые так увлекательно было решать.
Историк теперь смотрел на Галю ласково и давал ей персональные задания – рефераты. А любимая Чебурашкина англичаночка подбрасывала ей английские книжки в оригинале: Голсуорси, Джерома, Бредбери. До отличниц Гале было еще далековато, но мама уже небрежно роняла по телефону:
-Моя Галка? Да я не знаю, куда она собирается, на филфак вроде. Пусть, я не против.
Весело сдавали экзамены. Учителя на прощание были сама доброта: не слышали подсказок, не замечали шпаргалок.
После экзаменов все огромной толпой шли есть мороженое: девушки в белых передниках, парни в белых рубашках. Прохожие улыбались им и подмигивали:
-Отстрелялись?
-Английский спихнули. Нам бы теперь еще физику просидеть да историю продержаться!
Не участвовала в этих походах только Аня. Она получила свою золотую медаль из рук директора и понесла ее, возвращаясь на свое место в зале, небрежно, будто камушек придорожный. Не покраснела, не улыбнулась. Просидела всю торжественную часть, ни на кого не глядя, и ушла сразу после ее окончания.
А в зале поднялся шум. Сдвигались столы, расставлялись стулья вдоль стен, освобождая место для танцев. На столах родители расставляли пирожные, лимонад и апельсины.
Девчонки устремились в класс прихорашиваться, подкрашиваться и пудрить носики.
Ольга-Багира, красивая, как испанская графиня, уже захлопнула свою косметичку – и вдруг повернулась к Гале.
-А ну, дай-ка я тебя накрашу.
-Ой, не надо! – испугалась Галя.
-Надо, Федя, надо! – засмеялись вокруг.
Багира работала умело, ловкими точными движениями касаясь Галиных ресниц и бровей:
-Ресницы-то какие у тебя длинные… Только очень светлые… И брови светлые, их и незаметно почти… А линия у бровей красивая… Вот так. Ну-ка посмотрим!
Возле них собралась любопытная толпа. Накрашенную Галю рассматривали очень внимательно:
-Ну, надо же! Совсем другое лицо!
Подсунули зеркальце, и Галя даже испугалась, увидев в нем незнакомую красавицу. Нет, знакомую. Господи, кто же это! Из малюсенького зеркала, в котором только глаза и умещались, на Галю лился печальный взгляд прекрасной Тамары.
-Ну как? – весело спросила ее Ольга.
-Спасибо… Только непривычно так…
Все засмеялись, радостно затормошили Галю и потащили в зал.
Парни удивленно покосились в Галину сторону, и она от неловкости прижалась к стенке. Но потом все присмотрелись к ее новому лицу и забыли о ней.
Начались танцы под магнитофон. Обстановка накалялась. Парни по двое, по трое исчезали из зала и возвращались сильно румяные, источая явственный алкогольный запах. Учителя качали головами, но не ругали: воспитательный процесс закончился, что вышло – то вышло. А под конец вечера вином запахло и от девочек.
Наконец, очень веселые, шумные и пьяные, вышли из школы, пообнимались на крыльце с учителями, прослезились, помахали им на прощание и поехали на автобусе в сторону Невы на праздник «Алые паруса»
«Может, мне не ходить?» – думала по дороге Галя. Она страшно устала от шума и танцев. В голове гудело, и ноги подкашивались. Но и уходить не хотелось.
Парни весело дурачились, смеша девочек. Время от времени все начинали петь. То во всю мочь луженых десятиклассных глоток: «Пора-пора-порадуемся на своем веку…»
То писклявыми голосами какую-нибудь веселую детскую глупость: «Мы теперь утята, и так прекрасно на свете жить!..»
А то вдруг начинали браво маршировать в ногу и с лихим присвистом: «Соловей, соловей, пташечка…»
Но вот подошли к Неве, вмешались в толпу возле Ростральных колонн и стали разбиваться на кучки и парочки. Ушла Ольга под руку с умным Андреем. Ушла стайка девочек и утащила с собой красивого Владика. Под ногами у них как всегда путалась Чебурашка. Сережа-Балу обнял медвежьей лапой за плечи комсорга Нину.
«Ну, вот и хорошо, — с грустью подумала Галя, — пойду домой, пока автобусы еще ходят».
Но автобусы уже не ходили. И Галя побрела среди щумящей молодежи по парку мимо Зоосада, мимо Колизея, мимо планетария…
Кто-то позвал за спиной знакомым тенорком: «Галя!» Но уверенная, что звать ее мужским голосом никто не может, она не обратила внимания.
-Галя, — услышала она за самой спиной, и кто-то взял ее за локоть. Галя вздрогнула и отшатнулась.
-Испуга-а-алась! – перед ней стоял очень пьяный и блаженно сияющий Семчик.
Галя улыбнулась ему в ответ.
-Ты куда одна идешь? – нарочито строго сдвинул брови Семчик.- Домой, что ли? Я тебя провожу!..
Язык плохо слушался его, но Семчик еще пытался дурачиться и острить:
-Одной низззя!.. А то серый волк ухватит за бочок и под кусток!.. О! Слышь? – неподалеку за кустами кто-то тоненько и визгливо хохотал. – Одни девушки в такие ночи не ходят.
И Семчик назидательно погрозил пальцем.
-А я за тобой от самой Стрелки иду, никак не догнать… шустрая такая… Ну, чего все молчишь?
-Тебя слушаю, — Галя улыбалась. Поглупевший пьяненький Семчик был очень трогательным.
Он продел Галину руку под свой локоть и шел с большим достоинством на нетвердых ногах.
-А-а-а! Все слушаешь? Вон ты какая хитрая!.. Ну, тогда дальше слушай.. Я, Галька, знаешь чего… хм-м-м…это.. тебя люблю. Ну, чего смеешься? Думаешь, я что, такой пьяный, что ли? Ну, пьяный, конечно… но не такой… Но вообще-то, конечно… нарезался я…
Он говорил все тише, замедлил шаги, остановился, сильно потер ладонью лоб, словно пытаясь что-то вспомнить. Потом пробормотал отрывисто, глядя в землю: «Стой здесь…»
И устремился к кустам. Оттуда спустя несколько секунд донесся его тяжелый стон и кашляющие звуки.
Галя нерешительно подошла ближе и опустилась рядом на скамейку. Скоро, шатаясь, вышел из-за кустов Семчик, сел на краешек скамейки, опустил голову на руки и, кажется, расплакался.
Галя подвинулась к нему, мучительно желая помочь и боясь обидеть своим желанием.
-Не смотри на меня, — сдавленно пробормотал Семчик.
Тогда она положила руку ему на плечо. Он вздрогнул, напрягся, но через несколько секунд опять обмяк. Видно, ему было легче от ее руки на плече.
Так сидели долго. Стало уже совсем светло. Знаменитые пушкинские полчаса прошли. Летняя сиреневая ночь растаяла, оставив легкую туманную дымку. В небе уже угадывалась будущая безоблачная голубизна.
А Семчик сидел по-прежнему, зажав лицо в ладонях, но дышал уже совсем спокойно. Гале даже показалось, что он уснул.
Но наконец, он пошевелился, потряс головой и оглянулся на Галю.
-Ну, я и надрался… — улыбнулся смущенно.
Галя улыбнулась ему в ответ:
-Пойдем дальше?
Но оказалось, что это не так-то легко. Семчик очень ослаб, Галя очень устала, и они ковыляли, подпирая друг друга. Голова у Семчика просветлела, он бодрился и пытался смешить, но Галя даже улыбалась с трудом.
-Я тебе чего-то наболтал, — вдруг сник Семчик. – Это по пьяне. Не бери в голову. То есть… Тебе это ведь не интересно?..
Галя смущенно молчала.
-А почему? Потому что я метр с кепкой? Или потому что я еврей?
Галя взглянула удивленно, не находя, что сказать.
-А ты не еврейка? У тебя мать такая роскошная, на Сару Бернар похожа, я в одной книжке фотографию видел. А ты совсем не в нее.
-Да. Ее мама была грузинка. А я больше на папу похожа. Только он красивый, а я нет.
-Ты? – Семчик резко остановился и заглянул ей в лицо. Галя покраснела и потянула к себе руку из-под его локтя.
-Ку-уда! Стоп! – он цапнул ее кисть, вернул на место и для верности прижал покрепче. – Ты в зеркало когда-нибудь смотришься? Из любопытства, хотя бы, а? Это тебе дура какая-нибудь из-за зависти наврала, а ты и поверила?
Галя слушала и улыбалась. Давным-давно запретила она себе смотреть на мальчишек и мечтать о любви. И сейчас все происходящее было для нее очередной проказой лукавого Табаки.
Дошли до очередного скверика и рухнули на первую же скамейку.
-Ну и раскис, — бормотал Семчик. – А я ведь меньше всех выпил. Всем хоть бы что, а я…
-А ты и не пей, — ласково посоветовала Галя.
-Раз ты еврей – вина не пей, — подхватил Семчик, подняв на нее черные печальные глаза, — а русским в глотки его лей… Извини, Галька, не люблю русских.
-Почему?
-Папку моего затравили. Мужику под пятьдесят, а он до старшего инженера не дослужился. Он их всех вместе взятых умнее. Как чуть что – так Михаил Ильич. Михаил!.. Отца моего Моисей зовут… Даже имя отняли… Вечно кому-то расчеты проверяет, вечно новые приборы кому-то настраивает. Знаешь, что такое новый прибор настроить? Это дар от Бога!.. А они ему защититься не дают. У них там только партийные диссертации пишут. Эх, Галька, было бы к кому, мы бы в Израиль уехали. А то без связей, без денег, без языка… Мы по-еврейски никто не умеем. Только прабабка раньше знала, а теперь все забыла. Одни молитвы по-еврейски помнит…
Чуть-чуть помолчал и опять посмотрел на Галю внимательно и долго:
-А ты правда в Бога веришь?
Галя кивнула в ответ.
-Хм. Интересное ты существо…
Помолчали. Семчик опять опустил голову на руки:
-Ух, зараза, как башка болит, даже в глазах темно.
-Пойдем скорее, — потянула Галя его за рукав.
Пошли дальше. Семчик опять сильно побледнел и тяжело дышал. Когда подошли к его дому, солнце уже пылало в окошках верхних этажей.
Галя поднялась вместе с ним на третий этаж, изо всех сил подпирая его сзади плечом. Бедняга охал и прижимал ладонь ко рту. «Господи, помоги ему», — молилась про себя Галя, поднимая его за подмышки, когда он, споткнувшись, опустился на четвереньки.
У двери Семчик припал лбом к холодной стенке. А Галя нажала звонок, похлопала страдальца по плечу и ласково сказала:
-Ну, я пошла.
Он поймал ее руку у себя на плече и слабо пожал.
От вступительных экзаменов осталось тяжелое впечатление. Как будто смерч прошел.
Мама вышла в отпуск и, гордая тем, что Галя идет в университет, как она сама когда-то, приняла в ее поступлении самое деятельное участие. Она ездила вместе с Галей сдавать документы и узнавать расписание экзаменов, а по вечерам без устали рассказывала ей о своих прекрасных студенческих годах.
Галя слушала маму и мучилась раскаянием. Надежды не было никакой.
Она поняла это сразу, влившись в толку бойких абитуриентов, которые источали интеллигентность и эрудицию на значительные расстояния. Их было так много. И конкурс – пятнадцать человек на место! – будет, конечно, среди них. А она, серенькая, скучная Галя, лишь случайно, по глупости сюда затесалась.
Не знала мама и о том, что сказали Гале в приемной комиссии, просматривая ее анкету и документы:
-Вы что, не член ВЛКСМ?
-Не член…
-Ну, это, конечно, дело ваше, — вполголоса проговорила девушка за столом комиссии, — но вам не следует рассчитывать на поступление с такой анкетой. Тем более аттестат у вас далеко не золотой.
-Я не буду рассчитывать, — покорно пообещала Галя, — я просто попробую.
-Дело ваше, — повторила девушка, регистрируя Галины документы.
Сочинение, однако, Галя написала на отлично, чем очень воодушевила маму и сбила сама себя с толку, зародив напрасные надежды. Но остальные экзамены сдала на четверки, чуть не до обморока испугавших суровых экзаменаторских лиц. На темы билетов вроде и ответила, а дополнительные вопросы – едва-едва.
-Господи, какой позор! – причитала мама вечером. – Что за наказание мне с тобой. Что я теперь скажу сотрудникам?
Потом успокоилась и опять забегала. Узнала условия приема на вечернее отделение. Оказалось, что нужно работать, желательно по специальности, и принести оттуда соответствующую справку. Мама срочно позвонила самой бесталанной своей однокурснице, которая не стала возиться с диссертацией, а прижилась в Публичной библиотеке, дослужившись уже до заведующей отделом. Та милостиво согласилась принять Галю к себе под крылышко, только с условием, что она выбросит из головы университетскую дурь и поступит в Институт Культуры на библиотечное отделение. Тогда отметки можно будет перевести – они вполне устроят приемную комиссию.
-Устроят, устроят. Я их всех по именам знаю, — заверила она маму.
Упавшая духом Галя не спорила, и вся операция кончилась удивительно быстро. Не успела Галя опомниться, как уже сидела за обшарпанным столом среди бесчисленных стеллажей с папками и картотеками. Под бдительными очами двух десятков женщин разного возраста она ставила штампы на книги и журналы, регистрировала их в куче документов, подсчитывала количество и сумму.
Поскольку точные науки никогда Галю не любили, приходилось ей трудно. Сотрудницы охали, поджимали губы и пересчитывали все заново. Но серьезное политическое событие, буквально потрясение, — смерть совершенно одряхлевшего главы государства, — отвлекло от Гали внимание общественности. А к Новому году она втянулась и прижилась в качестве обязательного для всякой семьи урода.
…………………………………………………………………………………………………..
А в Коля этой осенью женил своего друга Андрея на милой девушке Танечке, поставив в большой книге свою свидетельскую подпись.
И с этого дня он словно проснулся. Сверстники вокруг него лихорадочно встречались, расставались, женились, выходили замуж. Самые энергичные уже потихоньку начинали разводиться. Самые добросовестные уже обзавелись детьми. И лишь он, Коля Морозов, был одинок и никому не нужен, кроме своей работы.
«Я свалял дурака, — с тоской думал Коля, вспоминая влажные губы на своих губах и нежную тяжесть стройного тела прекрасной Ники на своих коленях. Вот бы это все сейчас! Теперь бы он так не сглупил.
Но вызывая в памяти это дивной красоты лицо с яркими глазами, он опять чувствовал прежний тянущий холодок на душе. Нет. Нет. Неизвестно почему, но… нет.
Десятки красивых девушек встречались ему каждый день в коридорах НИИ, сотни шли ежедневно навстречу на улицах и дышали ему в плечо в переполненных автобусах. Он заглядывал им в лица тревожно и нетерпеливо. И опять сковывал его ледок. Нет… не то… не та…
Читайте роман Ольги Грибановой «Слепые и прозревшие».