Уважаемая Ольга Владимировна!
Видите, как изменились мои стихи после Вашего своевременного, исторического для моей поэтической судьбы, вмешательства.
Причём, раньше я думал, что рифмы у меня очень даже хорошие, не хуже, по крайней мере, прочих. А на самом деле, не были даже и рифмами. После Ваших замечаний прошёлся по всей моей «первой сотне» и привёл рифмы «в порядок», ведь это можно назвать уже порядком?!
Есть ещё более яркие места, там, где приходилось слегка менять смысл четверостишья и даже соседних с ним.
Хорошо, что получил Ваши замечания именно сейчас, когда стал достаточно силён для такой непростой, даже сложной, скорее, работы. Раньше, возможно, просто сник бы и загрустил. А теперь готов кроить беспощадно всё подряд. Думаю, даже удачные рифмы можно будет пересмотреть. В пользу большей образности.
А труд был нелёгким и напряжённым. Но я был не один, первый помощник — Пушкин, мы с ним всё восклицали: ай да Серый! Ай да сукин сын! Вторым моим соавтором или моей музой были Вы. Каждый раз думал, если бы не Вы, моё стихотворение так бы и осталось ничтожно-сереньким, каждый смог бы посмеяться над ним, как над
квадратными колёсами. А теперь строки обрели крылья и полетели, стихи в целом получили более лёгкое и изящное звучание. Они стали стихами, не больше и не меньше.
Вы всё это время были со мной в самые тяжелые минуты, делили самые радостные дни, давно жизнь не казалась мне такой приятной, а настроение не было столь оптимистическим.
К моему удивлению, почти все рифмы получилось поисправлять, пришлось выкинуть только 1 четверостишье. Осталась рифма извне-Москве, ещё поработаю, взгляд становится всё более острым и требовательным , исправлю ещё, иного криминала больше не помню.
Сейчас пронзает ужас, как подумаю, что в моих стихах оставались бы те же «нерифмы». Лучше не думать — мрак. И как ничтожно бы я выглядел в глазах понимающих людей.
Сергей Василькин
