Стихотворение Дмитрия Мережковского, посвященное поэтессе Людмиле Николаевне Вилькиной, буквально завораживает.
О чем оно? На первый взгляд – зимний, умиротворяющий, околдовывающий пейзаж. Милая поездка на санях по лесу. Что-то пушкинское «А знаешь, не велеть ли в санки кобылку бурую запречь?» Славная, нежная картинка.
Если бы не постоянно возникающие тягостные нотки умирания, ухода в небытие.
И эти нотки, накапливаясь, создают странный фон, подобный сгущающемуся туману. Фон этот выглядит настолько явным, что современники Мережковского, еще не привыкшие к поэтике символизма, среагировали на это достаточно ярко. Трезвый реалист, критик Н.М.Соколов, печатавшийся под псевдонимом «Н.Скиф» довольно ехидно высмеял эту любовь «покойника к живой».
В самом деле, надо было еще привыкнуть к поэзии Серебряного века, где слово то теряло всякий смысл, оставляя лишь звуковую и ритмическую форму, то обретало новые, еще не привычные смыслы.
Давайте рассмотрим, что же происходит в этом стихе. Как создается это состояние блаженного умирания, которое вдруг разрешается в последней строфе сравнением «как последняя любовь»?
Здесь с трудом узнаем мы легкий улыбчивый хорей. Его структура размыта пиррихиями.
И особенно колдовское ощущение оставляют первые четыре строки, буквально пропетые на безударных слогах.
Заметьте, что пиррихий, оказавшись на первой стопе, влился в стопу вторую и создал иллюзорную стопу меланхолического анапеста. Эта иллюзия сохраняется на трех строках и на четвертой четкой, точной, хореической как бы пробуждает нас от гипнотического дурмана.
И следующие строки приоткрывают нам эту пугающую реальность: засыпающее в дурмане сердце. Заметили, что пиррихии исчезли? Четкий хореический ритм рисует нам стук засыпающего сердца.
Так и движется этот стих – в погружении в ощущения и выходе из них, взгляде со стороны. Но этот взгляд со стороны безнадежен. Он тоже иллюзорен.
Вся вторая строфа очень динамична. Пиррихии почти незаметны. Четкий хорей рисует полет саней. И по подчеркнутой легкости этого полета мы ощущаем, что это движение с возвышенности в бездну. То самое состояние во власти сна, когда мы и сознаем себя, но возможности выбраться нет – бесконечно тянущееся падение.
Удивительно интересна игра в третьей строфе с местоимением «Я». Три строки начинаются с «Я». Но в первых двух строках тот же размытый пиррихиями гипнотический ритм, что и в начале стихотворения. И в этих строках ударность «я» как будто исчезает, повинуясь заданному ритму. Нет этого «я», растворилось в ритме. Но в третьей строке оно вдруг судорожно просыпается на повторенной дважды фразе «я не знаю».
Последняя попытка обрести себя перед погружением в небытие – всплеск четкого хорея в пятой строке последнего восьмистишия.
«И бело, бело, безбрежно» перед окончательным погружением в блаженное небытие. И пугающий итог — «как последняя любовь».
О том, что это была за странная разрущающая, околдовывающая любовь, вы можете найти немало информации. Поэтесса Людмила Вилькина была личностью неординарной и загадочной. Но главное о ее тягостном романе с Дмитрием Мережковским мы узнали из этого стихотворения.
Продолжение цикла: Стихотворение О.Мандельштама «Я буду метаться по табору улицы темной…»