Это стихотворение появилось в печати в журнале “Перевал” в 1909 году. Его автор обозначил себя как “Ник.Т-о”.
Под этим псевдонимом скрыл себя учитель словесности царскосельской гимназии Иннокентий Федорович Анненский.
Его единственный прижизненный сборник стихотворений “Тихие песни” вышел в 1904 году, когда автору было 49 лет. До этого он был известен как автор множества литературных переводов, статей по истории литературы и нескольких драматических произведений. А стихи он писал что называется в стол.
Стихотворение “Старая шарманка” из цикла “Сентиментальный трилистник” вошло в посмертный сборник стихов “Кипарисовый ларец”, который издал сын поэта в 1910 году.
С первым же и единственным опубликованным сборником Иннокентий Анненский стал одним из классиков символизма, причем в ту пору, когда это направление было уже в достаточной мере испорчено примитивными подражаниями.
В его поэзии мы не встретим никаких туманных метафор и нагромождений из красивых слов. Она поразительно конкретна в каждой детали, что роднит ее даже с акмеистами, но за каждым этим конкретным угадывается мистическим образом множество смыслов, которые пробуждают воображение.
И при этом поистине ювелирная работа над словом — работа учителя словесности, ощущавшего слово во всех его ипостасях и обликах.
Стихотворение написано длинным пятистопным хореем, построенным так необычно, что его трудно распознать на слух. Яркость, улыбчивость классического хорея здесь смягчена и размыта начальными пиррихиями. Они превращают яркий хорей в нежный меланхолический анапест. Лишь некоторые слова стиха акцентированы метрическими ударениями. И эти слова в стихе как смысловые вехи: небо, шумен, цепкий, разве.
Еще одна загадочная особенность первой строки. Безумие ситуации с небом как будто откликается в ритме. Метрический раздел стоп приходится на середину слова. Вот так, будто слова перескочили сюда из ямбической строки, заблудились. А со второй строки первый ударный слог упорно лишается ударения, и наметившийся было хорей норовит превратиться анапест.
Стих о старой шарманке, выведенной в заголовок, начинается с неба. И сразу появляется загадка. Почему небо слепило то огнем, то снегом? Огонь — жаркое солнце, молния? И то, и другое ассоциируется с летом. А снег — это зима?
Значит, речь идет о быстротечности жизни, когда буквально сливаются воедино времена года. Но такое бывает только в старости. В детстве и юности каждое время года — целая эпоха. Перед нами воспоминание? Взгляд в прошлое через прожитые годы?
А дальше возникает вполне конкретная зима, как время года, и вполне конкретный весенний месяц апрель. Но мы уже видим за этим не времена года, а эпохи жизни.
Целая жизнь прошла, все испытания, беды и грозы успокоились. И наконец, сад шумит и травой зарастают закоулки.
“А камень бел и гулок” — удивительная фраза. Что за камень? Им вымощены улицы или облицованы дома. Но эта ювелирно выстроенная фраза, с противительным союзом «а» намекает о некоем противопоставлении, которое утверждает покой и правильность мира. В мире должен шуметь сад — почему? Потому что живой! А камень, будучи неживым, — опора, надежность. И он здесь в стихе бел, чист. И как ни странно, отзывчив, потому что гулок, отзывается гулом на звуки. Вот она идеальная картина мира. Живое — живет и шумит. Мертвое — заботливо охраняет жизнь.
И тут же еще наблюдатель — раскрытое окно, как внимательный взгляд с какой-то иной точки зрения.
И этот наблюдатель — раскрытое окно — видит не только заросший травой закоулок, но и старую шарманку.
Почему ее знобит? Как мы представляем себе шарманку? Ящик с ручкой, который вращает вал или диск с шипами, которые издают звуки определенной высоты в определенной последовательности. На валике записана только одна мелодия, которая и играет, пока шарманщик крутит ручку.
А ведь это тоже подобие жизни, в которой все возвращается на круги своя, где мы бесконечно наступаем на одни и те же грабли, как валик цепляется одними и теми же шипами.
И вот эта старая шарманка все живет в круге тех прошлых, зимних бед, от которых ее без конца знобит.
Но есть еще и вал. Вот ведь какая пара — могут существовать только вдвоем! Она его приводит в движение, а он задевает ее своими шипами. И здесь нет возрождения, как в природе. Это нечто вне природы, это из неразумной, исковерканной человеческой жизни — вечное движение и вечная боль и обида.
И заканчивается стихотворение поразительным вопросом — очень щемящим, болезненным, но странным образом гармонизирующим ситуацию. Такая судьба. Если шарманка не будет вращать вал, его жизнь потеряет смысл. Если вал не будет колоть шарманку своими шипами, она не издаст ни звука — и ее жизнь потеряет смысл.
Вот оно тягостное открытие. Неужели смысл любви в том, чтобы не давать друг другу покоя и причинять боль?
В ноябре этого же 1909 года Иннокентия Анненского не станет.