(Глава из романа «Слепые и прозревшие«)

Перед сном Николай сказал себе: «Хочу увидеть Галю» – и уснул очень быстро. Наверное, снотворное продолжали ему вводить.

Сон приснился страшный. Снилась их комната, какой она была до Сашиного рождения. Галя сидела у стола, положив подбородок на кулачок, и смотрела в окно. Лицо ее было печальным, потому что его, Коли, рядом не было.

Вдруг за окном – чудовище, женское тело с хвостом, покрытое сверкающей чешуей, а голова змеиная с прекрасными и злыми глазами. Заглянуло чудовище в комнату с улицы, оскалилось по-змеиному и вплыло в комнату через закрытое окно прямо к Гале. А Галя ничуть не испугалась, только взглянула удивленно – что ж, мол, через окно-то – и руку приветливо протянула.

А змеюка вдруг вцепилась острыми акульими зубами в Галю – и давай грызть!

Смотрит Галя на нее печально и ласково, гладит чешуйчатую голову и приговаривает: «Кушай, кушай, бедненькая».

Вот уж до пояса нет Гали, бледнеет, бледнее она, вот уж просвечивают сквозь нее рисунок на обоях и спинка стула. А со змеи вдруг начинает осыпаться чешуя, открывая розовую кожу.

Все медленнее, все неохотнее грызет чудовище Галю. Но вот Гали уж и нет. Исчезла.

А потерявшая чешую змея стала нагой женщиной, съежившейся на полу, пытаясь прикрыть тело руками и длинными золотыми волосами.

Плачет женщина от стыда и утраты, бьется головой об стул, где сидела Галя, зовет ее – поздно, поздно!

Страшно было смотреть этот сон. Но проснулся он не испуганный, а умиленный. Он увидел Галино лицо, и сейчас можно было любоваться им, вспоминать эту рассеянную улыбку, кулачок, подпирающий худенькую щеку.

Он счастливый, в сущности, человек, ему есть что вспоминать. Это почти то же самое, что снова увидеть, если постараться, конечно… Если сосредоточиться…

Сорок четыре года прожил, а никогда не пытался запомнить то, что перед глазами. Эх, знал бы!.. Соломки бы подстелил…

А каково слепым от рождения? Нет! Он счастлив и богат! Теперь спешить некуда, теперь он будет выкапывать из груды всего ненужного мусора, завалившего память, эти истинные сокровища – картинки. Он будет чистить их, протирать, шлифовать, оправлять в золото и носить при себе. В любую минуту взял и посмотрел!

 

Галя… Тонкие светлые волосы, вечно щекочущие ей лицо. Он протягивает руку, чтобы отвести их и заправить за ушко. Коснулся пальцами кожи, провел от щеки к уху. Нежное, тонкое под пальцами. Хорошо бы губами, очень хочется. Но тогда она вскинет огромные глаза цвета ленинградского неба, удивленно и испуганно, а на ее щеках появятся горячие пятна. И ему придется объяснять, почему он это сделал: от таких глаз не отшутиться. И тогда наступит неловкое молчание, потому что говорить уже будет незачем, просто надо будет ее обнять – и губами к губам.

А в эту минуту он, конечно, вспомнит о влажных, жадных губах Ники и еще о разных губах, накрашенных и ненакрашенных, пахнущих сигаретами и пахнущих шоколадками. А об этом нельзя вспоминать, а то вспомнится еще и тяжесть Никиного тела на коленях, и ее горячие руки на шее…

Поэтому Коля молчит. Поэтому Коля осторожно ловит на лету ее волосы, как мотыльков, стараясь не коснуться лица.

Вот уж Ника посмеялась бы!..

Она так безмятежно целовала своих знакомых обоего пола при встрече и прощании. Она так невинно забиралась пальцами под манжеты рубашки. Она так ненавязчиво брала своего попутчика под руку, касалась грудью его локтя. А глаза у нее были призакрыты, без блеска.

Причем тут Ника?! Он о Гале думает. Нику прочь!

Теперь Галины волосы подобраны в тугой пучок, чтобы не лезли и не мешали. Ведь теперь некому ловить их на лету. Когда-то ему казалось, что такая прическа ее безобразит: лицо совсем блекло, терялось, как карандашный набросок. А глаза казались непропорционально большими и беззащитными. В них так легко все читалось, что Галя спрятала их под очками.

Галя! Взгляни на меня, хочу видеть глаза!

Так. Надо сосредоточиться и не отвлекаться. Трудно как!

Посторонняя мешанина копошится, сбивает с толку, уводит в сторону. Николай сжимает зубы. Да что же это?! Галя!

Вот и глаза. Они не открываются, а распахиваются. Прозрачные такие глаза, серо-голубые. На левой радужке больше голубых лучиков, а на правой больше серых. Черные зрачки тревожно дышат.

А на белках глаз вдруг загораются извилистые красные ниточки, и на нижних веках вырастают прозрачные валики слез… Что это? Когда это было?

 

– Значит, женимся! Согласна?

– Согласна…

Он поцеловал ее нарочито звонко в обе загоревшиеся щеки, а потом в нос – еще звонче, чтобы она рассмеялась. А она смотрела-смотрела этими своими небесными глазами, улыбалась-улыбалась – заплакала. Тогда?

 

Галины глаза устремлены на темный неясный образ Богоматери. Это для него темный и неясный. А Галины чистые глаза видят иначе.

Он с кровати смотрит на нее. Ему смешно и досадно. Галино благоговение кажется ему наигранным. Кого там любить на этих старых кусках дерева? Людей надо любить. Его, Колю, надо любить.

Галя перекрестилась последний раз и повернулась к нему, а он спросил ее насмешливо:

– А вот кого ты больше любишь, меня или Бога?

Ее глаза живут еще несколько мгновений той, высокой жизнью. Но вспыхивают на них алые прожилки и тонут, тонут они в слезах. Тогда?

 

И еще глаза. Галины. Но такие, что припомнить страшно. Наверное, они такие у мертвых. Близкие закрывают их и прижимают медными пятаками, чтобы не видеть этих опустевших, безмолвных глаз.

– Галь, Галкин мой, Галчонок! Прости! Слышишь? Слышишь? Ну успокойся, ну прости! Не соображаю, что говорю, устал, башка трещит! Прости!..

Он крепко прижимал ее к себе, целовал, целовал – щеки, губы, глаза, глаза, глаза, чтобы ожили. И они оттаяли и растеклись обильными слезами.

А потом он перестал просить прощения и просто отворачивался, чтобы не видеть этих глаз.

А потом он стал уходить из дома, чтобы не слышать ее судорожного дыхания и не видеть дрожащих рук.

А потом она перестала поднимать на него глаза, перестала плакать…

 

Это же было давно… Он был молодой и глупый. И такой довольный собой. У него так все хорошо получалось, так все в его жизни было хорошо, красиво и правильно… Кроме Гали.

Как больно! Он-то потом радовался, что все это прошло, что Галя его простила и все забыла.

Но ему теперь ничего забывать нельзя! Вот оно, его бесценное сокровище – мучительная память о ее глазах, истекающих жемчужными слезами. Вспоминать их снова и снова, корчиться от стыда и раскаяния – вот его единственное счастье.

 

Легкие волосы собраны в пучок на затылке, беззащитные глаза спрятались за стеклами очков. Такой Галя была в то утро, когда он видел ее в последний раз. Что-то сказала она на прощание. Что?

Проводила его до двери, положила руку на плечо и что-то такое ласковое сказала. В коридоре было почти темно, он не видел ее глаз. Тонкий носик, тонкие нервные губы в улыбке. Что она сказала?

Рука на его плече белела в полутьме прихожей. Такое от нее шло мягкое и чистое тепло…

 

Прошелестели шаги по палате.

– Доброе утро… Завтрак, укольчик, таблеточки… – бесцветно и бессвязно проговорила медсестра Тоня.

Как она выглядит? Наверное, как мышка: маленького роста, худенькая, с острой мордочкой, а глазки бесцветные и волосы бесцветные… Стоп! Получилась Галя!

– Доброе утро, Тонечка! Какая там каша сегодня на завтрак? – первый раз за все время заговорил он с ней, вдруг обрадовавшись ее приходу.

– Геркулес… – бесцветный голосок тепло окрасился улыбкой.

После завтрака пришел доктор и отправил на перевязку. Он был очень доволен:

– Сегодня шлем наш богатырский снимем, больше он нам не нужен. Оставляем только легкую повязочку на глазах.

«Чтобы людей не пугать», – сказал себе Николай. Он чувствовал себя неуютно. Без бинтов мерзла обритая голова. На лице все было голо, беспомощно, и затянувшиеся шрамы отзывались болезненно даже на резкие звуки.

В палате он, морщась, потрогал открывшиеся части лица. Щеки и нос, распухшие, скомканные, в шершавинах шрамов. Каково будет Гале это увидеть? А маме?

И это теперь навсегда.

Он будет носить темные очки. Или протезы, может, ему поставить, стеклянные какие-нибудь? И будут они мертво блестеть из-под искореженных век. Да на что это! Лучше темные очки.

Скорее бы пришла Галя. Зачем скорее? Зачем ей это видеть?

Она войдет. Остановится на пороге, увидев его обритый кочан с заживающим швом. Увидит совершенно чужое уродливое лицо с повязкой. Глаза ее раскроются до невозможности и побелеют. Когда она пугается, ее глаза совсем теряют цвет. Она не вскрикнет, только раскроет рот и глотнет воздуху. Она постарается не упасть в обморок. Она очень постарается…

Звук ее шагов. Вот он на что похож: так хлопают крыльями испуганные голуби

Вот она поздоровалась с Анной Петровной. Невнятно поговорили они о чем-то. О чем? О нем, конечно.

Она помедлила немного у двери, светло улыбнулась, чтобы сразу озарить его темный мир. И вошла.

– Здравствуй, милый…

Села на край кровати и поцеловала в губы крепко-крепко, сладко-сладко.

 

Читайте роман Ольги Грибановой «Слепые и прозревшие». https://www.litres.ru/olga-vladimirovna-gribanova/slepye-i-prozrevshie-kniga-vtoraya/?Ifrom=266045209