Слепые и прозревшие. Кн.1 ч. 1. Навстречу
Это было удивительное, сказочное лето! Сплошь счастливое, как даже и не бывает. Судьба подарила его Коле перед тем, как сильно ударить прямо под дых.
Собираться начали еще в мае. Мама каждый день укладывала чемоданы и сумки, потом, ворча и охая, вытряхивала их, что-то перебирала, перекладывала и собирала заново. Ждали только окончания Колиных экзаменов.
Чуток поссорились с мамой из-за этого. Коля, вкусив взрослой трудовой жизни, размечтался, что после восьмого уйдет в техникум и будет носить домой стипендию. А потом армию отслужит и сразу на работу. И заживут они тогда по-царски!
Он уже в «Детском мире» платья девчонкам присмотрел, чтобы Дед Мороз на празднике растаял от такой красоты. А маме Коля задумал купить перчатки, настоящие, дамские, чтобы не видны были ее растрескавшиеся от хлорки пальцы. А то в магазине какая-то важная старуха в шляпе на маму заворчала, мол, ходят тут с кожными болезнями.
Так хорошо он все задумал, и стипендии бы хватило. Да не тут-то было. Мама раскричалась:
-Не смей! Десятилетку будешь кончать!
И даже за ухо его потаскала, хотя до этого самого уха уже не так-то легко было дотянуться.
А потом пригрозила:
-Вот еще так расстроишь меня — опять курить начну.
И Коле пришлось сдать позиции.
Выехали на следующий же день после экзаменов, рано утром.
Сначала в пустом, только что открывшемся метро, потом четыре часа в поезде дальнего следования. В маленьком зеленом городке два часа сидели прямо на траве у автобусной остановки и ели бутерброды с чаем. Полтора часа тряслись в душном, раскаленном автобусе. И наконец, часик шли пешком.
Девчонки от усталости плакали в голос, но взять их на руки возможности не было. Чемодан в одной руке, чемодан в другой, рюкзак на спине. А мама так увешала себя со всех сторон сумками, что получилась гора с ножками.
Когда из-за рощицы вдруг выплыла деревенька, сил сразу прибавилось. Девчонки утихли, а у Коли вдруг появилось такое чувство, что он домой идет. Вроде как жил он уже здесь, все какое-то знакомое.
Улица была всего одна. На ней по обе стороны стояла дюжина избушек. Когда подошли ближе, Коля разглядел, что большая часть — нежилые. Заколоченные седыми досками они пугали, как мертвые лица.
Жили-доживали в этой деревне четыре бабули: дряхленькая баба Дусенька, добрая душа баба Катя, хулиганистая бабка Нинка и интеллигентная Вера Ивановна.
У Веры Ивановны был сын, но жил он в Молдавии, присылал ей оттуда письма и посылки к праздникам. Сам не показывался. Один раз приехал когда-то с молодой женой, да через неделю и уехали — супруге не понравилось.
-Так ведь как в Молдавии! Плюнь на землю — персик вырастет! А здесь, трах-тарарах, все лето в земле ковыряешься к небу задницей! — усмехалась бабка Нина.
В посылках сына всегда, кроме еды, были и книги. Вера Ивановна была учительницей и учила когда-то всех-всех, кто сейчас работает в местном совхозе. И маму Свету когда-то учила. И даже бабку Нинку — кто бы мог подумать!
У бабки Нины были сын и дочь, муж погиб в войну. Дочь с зятем не приезжали, только открыточки присылали к праздникам — у них под Ленинградом была своя дача. Зятя бабка не жаловала:
-Больно нехорош спьяну — руглив! Ругаться-то я сама люблю, а другим не позволяю!
Сын приезжал к бабке Нине в сентябре, ожесточенно работал весь отпуск: копал картошку, пилил с матерью дрова, чинил все, что требовало починки, красил все, что требовало покраски. Закончив дела, сразу уезжал в город к семье.
А к Дусеньке не приезжал никто. Единственный из троих вернувшихся с войны сыновей давным-давно уехал с женой и детьми на север, там укоренился, дождался внуков. Да здоровье уж не то, опять с инфарктом в больнице там, в Норильске, лежит. А дети его и забыли совсем про одинокую старушку. А внуки и знать не знают про свою прабабушку.
Ну а баба Катя была как перст одна. В войну погиб муж, а десять лет назад в пьяной драке сложил голову сын.
-Гляди-ка, баба Катя печку нашу топит, — кивнула мама подбородком вперед.
Над серым домиком с покосившимися столбиками крыльца курился дымок. Ступенька под Колиными ногами прогнулась и плаксиво скрипнула. Плотно закрытая дверь отошла от стены с трудом. Из сеней тяжело пахнуло сыростью и печалью.
Но на кухне было тепло и весело. У печки хлопотала кругленькая старушка в застиранном цветастом платье. Белая косыночка сползла с седой головы и чудом держалась на затылке.
Увидев входящих, старушка что-то с грохотом уронила, всплеснула ладошками и запричитала:
-Да о-о-ой, да ми-илые, да голубёнки вы мои-и-и!
-Тетя Катенька! — мама стряхнула на пол всю свою поклажу и обхватила старушку обеими руками, чуть не оторвав от пола.
С минуту они стояли так, покачиваясь, и плакали. Потом баба Катя вырвалась из маминых рук и схватилась за Колю:
-Да о-о-ой! Да о-о-ой!
Едва дотянулась на цыпочках, расцеловала и опять заойкала:
-Да ведь как есть Никола Морозов в парнях! Ты подумай! Эх, дед, дед, не дожил, не посмотрел на свой патретик!
Потом обхватила руками девочек. Они едва держались на ногах, но стойко дали себя потискать. И опять счастливые слезы и причитания. А мама уже распаковывала большую сумку.
-Вот, тетя Катя, смотри. Тут булочка тебе ленинградская, свежая, вчера горячую брала. А тут колбаска. Холодильника-то нет у тебя? В самое холодное местечко убери и съешь быстро.Здесь сырки плавленые. Смотри, ешь, долго не храни. Тут тебе карамелечки к чаю.
И еще что-то, и еще что-то. Баба Катя радовалась, как маленькая, каждому гостинцу, расцветала, ойкала, всплескивала ручками:
-Ну и Светка! Ну, ты и Светка! Да о-ой, да о-ой!
А Коля тихонько вошел в комнату. Здесь еще сильнее пахло тихой ласковой печалью. Высоченная и широченная железная кровать сразу же завладели Колиным вниманием. Ему хотелось рассмотреть и темный шкаф с зеркалом, в котором почти ничего не отражалось. И шаткий столик с лампой-грибочком, и огородик за окном, и картинки на стенах.
Но с кроватями надо было разобраться срочно.
Он откинул покрывало. Белье было желтенькое, пахнущее старым шкафом, но чистое и отглаженное, только что постеленное. «Тоже баба Катя», — ласково подумал Коля.
Половицы заскрипели. Девчонки, держась за руки, приковыляли за ним в комнату и теперь сонно смотрели по сторонам. Коля вывел их в сени к умывальнику, сполоснул мордашки, протер мокрой тряпкой запыленные ножки, взял под мышки и перенес на кровать.
Очутившись на подушках, обе блаженно заулыбались. Коля стянул с них платья, прикрыл одеялом и подвернул край матраса валиком для безопасности.
Мама с бабой Катей на кухне все разбирали сумки и мешки. А на столе там стояло что-то, прикрытое полотенцем, вкусно пахнущее. Выудив из-под полотенца две оладушки, Коля понес их в комнату, но сестренки уже крепко спали. Пришлось съесть самому.
С наслаждением жуя, он рассматривал картинки и фотографии на стенах. Картинки были выцветшие, потертые, из старых журналов: цветы, осенние пейзажи, красавицы в старинных платьях.
В углу висела икона. На ней бородатый дед с посохом. А рядом с этой иконой маленький деревянный прямоугольничек, совсем темный, с облупившейся и почерневшей краской, смутно обрисовывавшей женскую фигуру под покрывалом.
Фотографий было мало. Был беленький серьезный мальчик в матроске. Была девочка в школьной форме с бантом на стриженых волосах.
А еще была большая фотография целого восьмого класса Красавинской восьмилетней школы. И там, наконец, Коля узнал маму со светлой косичкой и только тогда догадался, что девочка с бантиком — это тоже мама. Да и мальчик в матроске — батюшки! — и это мама.
А на другой стене висела очень старая фотография под стеклом с трещинкой. Стекло было пыльное. Коля стер ладонью пыль, стараясь не порезаться о трещину, и всмотрелся.
На стуле сидел мужчина с очень широкими плечами, темноволосый, темноусый, красивый, как все умные и добрые русские мужики. Рядом стояла щупленькая женщина в косыночке и держалась за широкое плечо мужчины. Дедушка и бабушка.
Окинув взглядом фотографии, Коля вдруг понял, что это все, что есть. Весь семейный альбом на стене.
А у них с матерью что? Колины детсадовские и школьные фотографии. И девчонки этой зимой в первый раз сфотографировались со своей группой.
А какими они были в три месяца, когда он выплясывал с ними по комнате? Забыл. И не вспомнить.
И уже возвращаясь к матери на кухню, Коля подумал: «Вот зарабатывать начну — куплю фотоаппарат!»
Мама с бабой Катей уже сидели за столом и держали друг друга за руки. Обе оглянулись на его шаги:
-Ой, — спохватилась мама, — там бы девчонок-то уложить…
-Спят, — коротко отозвался Коля. Он вдруг понял, что так сильно устал, что рот тяжело открыть.
Баба Катя опять запричитала:
-Ну, сынок, ну голубчик! Утешеньице-то материно! Весь в деда! Аннушка-то Михална была за ним как за каменной спиной.
И Коля даже про себя не улыбнулся этой «каменной спине», вспомнив, как беспомощно и доверчиво держалась молодая женщина на фотографии за плечо мужа.
Запах печали быстро выветрился из дома. Пахло теперь густыми сытными кашами, щавелевыми щами и цветами, которые девчонки тащили со всех лужаек и раскидывали по всем углам. А ступенька крыльца уже не плакала, а весело взвизгивала, как пес при виде хозяина.
Каждый день приносил новый подарок.
На первое же утро в деревне Колей был открыт целый сарай сокровищ: ящики столярных инструментов, гвоздей, шурупов, шайбочек, гаечек — все заботливо ухоженное, укрытое от пыли и сырости. А еще штабеля досочек, реечек и брусков. А в глубине на стенке — даже дух захватило! — велосипед.
Своего велосипеда у Коли не было никогда. Зато был хороший друг Серега, и у него в первом классе был «Орленок», потом «Школьник», теперь «Спорт». Серега не жмот, Коле дает кататься, сколько влезет. Даже сказал Коле однажды:
-Ты больше меня с велосипедом возишься. Я только ездить умею — а ты как хозяин.
Но все это, конечно, только слова.
А вот теперь свой, наследный, хоть и старый, но вполне надежный.
Коля вытащил его на свет Божий, обтер ветошкой — здесь же на гвоздике висела, крутанул колеса.
«Надо бы подкачать», а вот и насос в углу на полке. «Надо бы смазать», — а вот и масленка тут же рядышком. Как будто сам дед Николай под руку подложил.
Велосипед наполнил жизнь множеством интересных приключений.
Сделав поутру все необходимое: воды натаскать, огородик полить, подвинтить, что на глаза попадет, — Коля выкатывал из сарая велосипед. Заботливым глазом осматривал все суставчики, подкачивал шины и кивал маме: «Поехал».
Она с улыбкой протягивала ему кошелек и наказывала:
-Значит, хлеба, сахару подкупишь, крупки, какая будет, масла подсолнечного бутылку. Ну, может, еще чего к чаю выкинут.
Коля вешал на плечо рюкзачок и лихо вскакивал в седло. Девчонки стояли рядом, дожидаясь этого момента, чтобы замахать чумазыми ладошками, и махали, пока он не скрывался за поворотом.
А виден он был долго, потому что сначала ехал мимо бабы Кати и окликал ее через забор:
-Баба Катя, каких тебе гостинцев привезти?
Старушка с трудом распрямляла круглую спину и неизменно всплескивала черными земляными руками:
-Да о-о-й! Да Колюшка! Да я уж и не знаю…
-Ты говорила, у тебя соль кончается. Купить? И мыла у тебя последний кусок.
-Голубчик! Да ведь как ты все помнишь-то? Колюшка-то родимый…
А Коля, махнув ей на прощание, ехал дальше. Ехал мимо Веры Ивановны и стучал в оконную раму:
-Вера Ивановна, день добрый. Вам в Красавине чего купить?
Худенькая, аккуратная Вера Ивановна подходила к окошку и ласково отвечала:
-Здравствуй, дорогой. Да что там купить… Наверно и не надо ничего. Все у меня есть.
-А булки-хлеба? А масло сливочное вдруг будет?
-Да, может быть…. Если такое чудо, что масло… пожалуй, возьми, — смущенно улыбается она. — Денег-то хватит ли? Возьми еще.
-Потом рассчитаемся, — и Коля трогается с места.
Следующая остановка — совсем покосившаяся избушка. Здесь приходится сойти с боевого коня и войти в дом. Если баба Дусенька не сидит на завалинке, то она дома, на кровати, охает и растирает тяжелые отекшие ноги.
К ней Коля заходил каждый день обязательно, с тех пор как услышал вечером очень встревоживший его разговор. Баба Катя рассказывала маме о прожитой зиме:
-А Дусенька-то у нас этой зимой совсем помирать решила. Дело-то как было. Мы сложились, а Нинка всем дров на зиму закупила и мужиков наняла. Те привезли, напилили — всё слава Богу! А ночью те дрова у Дусеньки и пропали. Да мы и знаем, на кого думать: пеструхинский здесь один шатался, такой пес-мужик. Пошла Дунюшка в сараюшку — а там щепки одни. Так она ведь, что ты думаешь, Светушка, и обрадовалась. Думала, Бог ей смерть мягкую посылает — заморозиться, да сном и помереть. И нам-то никому не сказала, что дров у нее нет, и не знали мы.
Мороз-то ударил сразу после ноябрьских, да и снежку подвалило.
Нинка утром ко мне бежит. Пошли, говорит, к Дусе, что-то печку она второй день не топит. Веру Ивановну позвали, снежок с крыльца отвалили, а то в избу-то не войти. Входим — а в доме, что на дворе, мороз такой же!
Лежит наша Дусенька на кровати, платочком белым повязалась, платьишко светленькое надела, чулочки новые, ненадеванные — приготовилась значит! Лежит, а вроде дышит еще, парок от лица идет.
Ну, Нинка скорее на крышу полезла, трубу откопала. А мы с Верой Ивановной давай Дусеньку водочкой оттирать. Уж не знам, как и подняли-то. А она, слышь, и заплакала, что помереть не дали. Нинка и давай ее по матушке-то крыть: а-а-а, такая-сякая, греховодница, раньше сроку на тот свет захотела. Язык-то у ней как помело!
Так ведь она, Нинка-то, Дусю к себе в дом забрала и всю зиму ее выхаживала. На свою кровать ее завалила и вставать-то не давала, и кормила в кровати. А та только слезоньки лила: «Что это я, как барыня, ем, да сплю, да радио слушаю». Так мы теперь все смеемся, барыня, мол, наша!
Вот поэтому к бабе Дусе надо было Коле обязательно зайти и самому посмотреть на ее полках, чего не хватает: спичек ли, соли-сахару. А то Дусенька сама и не помнит, чего у нее есть, чего нет. Она и годов своих не помнит! Уж сколько лет твердит, что ей восемьдесят пять!
И наконец, надо поздороваться с бабкой Ниной, самой молоденькой, всего-то два года как на пенсии. Сухая, жилистая, с огромными лужеными руками и лицом индейского вождя, она всегда занята мужским делом: то строгает что-то в сараюшке, то приколачивает на крыше, то кряхтя и матерясь, колет дрова.
Коля окликает ее через заборчик:
-Баба Нина, день добрый? Не купить ли тебе чего?
-Ну вот! — заносчиво откликается та. — Я и сама покуда на ногах. А ты и так трех бабок отовариваешь, гляди, сумка треснет. Слышь! Чего мамка за молоком не идет? Крынка на столе, яйки в миске. Это для нее, пусть все берет.
-Она сейчас придет, — кивает Коля, трогаясь с места.
И вот быстро расстилается навстречу, прямо под колеса, пыльная дорога. Она так и дышит под колесами , не то что мертвый городской асфальт. Слева подплывает веселый солнечный березнячок и разворачивается гармошкой — подпевай, мол! Сквозь прозрачную березовую листву мелькают серые крыши — еще одна деревенька. А по правую руку поблескивает сквозь кустарник речка Тюша — и тянет прохладной водой оттуда.
Начинается Красавино — местная столица с магазинчиком, почтой и клубом, куда по субботам, бывает, даже кино привозят. В общем, дачное место.
Из заросшего травой переулочка грустно смотрит вслед Коле одноэтажный белокирпичный дом с разбитыми стеклами и драной шиферной крышей. Когда-то это была мамина школа. Но перенесли совхозный центр в другое место, за пять километров отсюда, туда и школу перевели. А добротный крепкий дом стал берлогой для всяких бродяг. Очень грустно думать об этом.
Но грустить некогда. Впереди магазин. Дощатый длинный барак. На одной его половине продается еда. На другой половине — что угодно для души, то есть, ленты, кружева, ботинки, спички, мыло, керосин. Там же застенчиво жмутся в углу диван, холодильник и телевизор, покрытые пожелтевшими газетами, и годами ждут своих покупателей.
Обратно Коля едет не спеша, проверяя глазами дорогу. Рюкзак на спине уж не болтается тряпкой, а солидно восседает на спине, и по сторонам смотреть уже не хочется.
Теперь все идет в обратном порядке.
Бабка Нина машет ему с крыши и кричит ехидно:
-Ой, Кольк, надорвесся ты трех бабок кормить!
У бабы Дусеньки Коля выкладывает на стол покупки, быстренько считает в уме и берет несколько монеток из жестяной коробочки, для него стоящей на столе.
Вера Ивановна берет через окно купленные для него продукты и протягивает Коле деньги. Она никогда не заставляет его самого считать, сколько ему причитается.
А баба Катя ждет его у калитки с мамой и девочками, которые уже несколько минут прыгают и кричат: «Коля едет! Коля едет!»
А еще, порасспросив хорошенько шуструю бабку Нину, он как-то съездил в лес на разведку и набрал бидончик земляники. Набрал бы еще, но задерживаться не хотел, чтобы мама не тревожилась. Теперь он знал все ориентиры: речка Тюша, болотце Серушка, шоссейная дорога на совхоз, ельник — все сложилось в общую картину, как кусочки мозаики. И потом он уже смело ехал чуть не на целый день, то за ягодами, то за грибами.
Вечерами, когда жара спадала, бабули частенько собирались к Дусенькиным окнам, рассиживались на завалинке, а Дусенька выглядывала из растворенного окошечка. Так сидели и неторопливо беседовали. Рассказывали друг другу давно известное, вспоминали забытое, жаловались на плохие времена и тут же вспоминали, что были времена и пострашнее. Говорить старались погромче, Дусенька была глуховата, и Коля, сидя с книгой в палисаднике за деревянным столиком на крепких ножках, ясно слышал их голоса в вечерней деревенской тишине.
В первые же дни Вера Ивановна , увидев его во дворе, ласково поздоровалась и предложила:
-Захочешь почитать что-нибудь — возьми у меня.
Коля сразу представил себе, как приятно было бы читать перед сном, что-нибудь длинное-предлинное, чтобы на все каникулы хватило. И попросил «Войну и мир», потому что ничего длиннее не знал!
Дома в городе книжек было мало. Не на что было их покупать и некогда было читать. Что для уроков требовалось, Коля брал в библиотеке. А в доме Веры Ивановны даже пахло библиотекой, столько книг там было в шкафах до самого потолка.
Через две недели, закрыв последний том «Войны и мира», Коля подумал: «Хорошо, но мало». Потом, вспомнив, что в школьной программе есть еще длинное «Преступление и наказание», попросил и его. Читал и слышал скрип своих мозговых извилин от непривычного напряжения! И окончательно убедился, что чем книга толще, тем интереснее.
Так и читал все лето по вечерам, выбирая на полках Веры Ивановны самое многотомное. «Анна Каренина» была короче «Войны и мира» и, соответственно, не такая интересная. Даже Анну в конце не было жалко, потому что он уже знал, чем дело кончится — поездом, кто ж этого не знает. А вот «Братья Карамазовы» — это да! Сильно! И «Дон Кихот» понравился, только жалко его было. И почему-то жалко самого Сервантеса, который притворялся, что смеется над этим безумным идальго. А прочитав «Сагу о Форсайтах», Коля посмотрел на себя в старое зеркало и подумал: «Может, я англичанин в самом деле?»
Такое это было удовольствие, никуда не спешить, не заглядывать в конец, не пропускать страницы без разговоров. А просто читать себе и читать. «Буду зарабатывать — книг накуплю, — думал Коля. — Как захочется, сяду и почитаю».
Вот и читал себе за столиком под березой, отмахиваясь от комаров, под далекий говор старушек у Дусенькиной избушки.
В первую очередь старушки читали друг другу письма детей. Над каждой строчкой думали и вздыхали все четверо. Секретов друг от друга у них давно уже не было.
-«Все у нас, мама, хорошо, — усердно вчитывалась бабка Нина в письмо дочери и тут же комментировала со всегдашним ехидством. — «У Валентина здоровье хорошее». А что ему сделается, такому лосю? Я вот была у них той зимой, насмотрелась. Жрет! Мне б такого обеда на неделю хватило. А Тонька ему подливает да подливает, подкладывает да подкладывает. Он из-за стола уж брюхо вытащить не может.
-Это вредно так есть, — деликатно замечает Вера Ивановна, — он может здоровье испортить.
-Да уж испортится у него! Как же! — возмущается теща и продолжает. — «Димочка кончил третий класс на все четверки, только по русскому и арифметике тройки». Это называется — все хорошо, прекрасная маркиза! Не могут сына арифметике научить!
-Это ничего, ничего, — успокаивает Вера Ивановна, — Димочка — мальчик хороший и умный, выправится.
-А уж голубчик-то, красавчик-то, — умиляется баба Катя, — как сейчас вижу, в тот год приезжал. Волосики светленькие, глазоньки голубенькие — ангелочек! Только худенький-то худенький!
-Там в городе так мало витаминов, — вздыхает Вера Ивановна.
-Эт точно! Витамина Р им всем не хватает — ррремня хорошего по заднице, — хмыкает бабка Нина.
Потом письмо читает Вера Ивановна. Кажется, семейная жизнь ее сына сложилась не лучшим образом.
-«Мы с ней, в сущности, давно чужие люди и не мешаем друг другу жить собственной жизнью. Удерживает меня сейчас только Виталий, но до его совершеннолетия осталось всего четыре года…» — читает Вера Ивановна.
Голос у нее учительский, звучный, как у артистки. Вроде и негромко, и задушевно, а Коля невольно слышит каждое слово.
-О-ой, Иванна, да как же он хорошо у тебя пишет-то, — растроганно вздыхает баба Катя, — прямо как в книжке написано. И всегда-то он умница был, и всегда-то всех лучше.
-Н-да! Умник великий, — фыркает бабка Нина. — От большого ума жену в Молдавии нашел, ближе не случилось…
-Ну, уж ты… ладно, Нинка, тебе, — хлопотливо осаживает ее баба Катя.
-Что имеем не храним, потерявши — плачем, — голос Веры Ивановны очень печален.
-Плачем… Плачет ли? Вот пусть бы приехал, да посмотрел!..- кипятится бабка Нина, а баба Катя хлопочет, шикает на нее, как на козу:
-Шть, шть ты! Чего зря шумишь!.. нечего ему тут!..
У них нет тайн друг от друга, и за их общей печалью и тревогой много недосказанного и только им понятного.
Так и читает Коля под их далекие, но отчетливые голоса, слышит и не слышит, погруженный в чужую, книжную жизнь. Теперь ясно ему стало, зачем книжки пишутся и для чего читаются, — чтобы можно было другим человеком побыть и посмотреть другими глазами. Например, князем Андреем. Чтобы так же смотреть на людей с высоты своего благородства! Чтобы так же возненавидеть Наташу Ростову и так же ее простить! Чтобы так же красиво умирать!
И Иваном Карамазовым тоже интересно побыть! Чтобы быть одному против всего мира! И Сомсом Форсайтом! Чтобы вот так полюбить навсегда и безнадежно. Такую! Как Ирэн. И Дон-Кихотом. Чтобы увидеть в крестьянке Альдонсе прекрасную Дульсинею Тобосскую.
Там у Дусенькиных окон бабули уже наговорились всласть и уж прощаются так обстоятельно и церемонно, будто на год расстаются. А Коле уже не читается. То ли оттого, что слетелись на ужин комары-людоеды и надоело от них отмахиваться, то ли тяжело становится глазам от сумеречного света, то ли не хватает старушечьих далеких голосом.
А в комнате теплая тишина. Неслышно спят на кровати сестренки. Раскладушка уже расстелена для него. Мама в старом фланелевом халатике сидит на застеленном диванчике и при свете лампы-грибочка штопает Колины носки.
-Начитался? Комары, небось, заели?
-Комары как комары, — пожимает Коля плечами. — Там уже видно плохо, а то бы я еще почитал.
-За тем столом хорошо читается. Отец его для меня сделал, когда я читать полюбила. Чтобы в доме не торчала, а на воздухе была.
-А какие ты книги читала в мои годы?
-В твоем-то возрасте?.. Да уж и некогда было мне тогда книжки читать. Собиралась я в твоем возрасте в Ленинград, в техникум экзамены сдавала, в общежитие устраивалась.
-Тебе, наверно, не хотелось уезжать?
-Хотелось. Очень хотелось. Так и рвалась отсюда. Все боялась, пропущу что-то такое, что в мире без меня сделается. Ох, смешные все мы были тогда… — мама грустно улыбается, откусывая нитку. — А уезжать-то мне не надо было. Хотя… вот вы теперь у меня…
Мама опускает работу на колени и задумывается, глядя вслед золотой заре за окном.
Коле хочется еще о многом ее спросить, но что-то мешает ему, и он тихо укладывается на раскладушку.
………………………………………………………………………………………………………
А Галя испортила маме весь отпуск, до температуры обгорев в Крыму в первый же день. А когда температура спала, она тут же отравилась творогом за завтраком в доме отдыха. Мама в гневе кричала на заведующего, а заведующий в гневе кричал на маму. Дело в том, что творог ели все, а отравилась одна Галя.
Совсем уж под конец маминого отпуска Галя умудрилась еще и потеряться. Их повезли на автобусную экскурсию в старинный монастырь Бахчисарай. И пока мама внимательно слушала экскурсовода, записывая все важное в блокнот, пока щелкала фотоаппаратом, Галя засмотрелась на лики и совершенно потеряла ощущение реальности. Опомнилась только от мощного голоса откуда-то из-за стен: «Девочка Галя Сироткина, тебя ищет мама! Девочка Галя Сироткина, мама ждет тебя у автобуса».
В ужасе бросилась Галя куда-то бежать по темным закоулкам, но к счастью, наткнулась на совершенно взбешенную маму. Мама схватила ее за руку и потащила за собой, шипя сквозь зубы: «Да шшшштошшшш это такое!»
Этим закончился отдых в Крыму.
Читайте роман «Слепые и прозревшие».