Слепые и прозревшие. кн.2. ч.4. Прозрение . гл.10
За окном клокочет весна. Она у нас в Петербурге подобна вулкану. Месяца два пыхтит еле слышно. Развезет мокрую снежную кашу по всем дорога, потом свеженьким ее припорошит, потом морозцем прихватит — прямо лунные пейзажи под ногами. А потом сверху все это дождем обольет — милости просим, господа петербуржцы, шагайте, как хотите, хоть на четвереньках, хоть по-пластунски.
И вдруг в один прекрасный день брызнет из-за облаков солнце и разогреет город до +10, а завтра до +15, а послезавтра вообще страшно сказать. Запахнет на улицах паровой баней, польются по всем дорогам потоки воды. Ее даже у меня в комнате слышно: бурлит, гремит, урчит утробно, проваливаясь в канализационные люки. Через два-три дня наступит тишина, и город, блаженно улыбаясь, начнет подсыхать.
А потом может вообще жара ударить, как в том самом мае, когда мы встретились с Галей. Она совершенно точно помнит, когда это было — в мае. И все девушки были в летних платьях.
Сейчас до летней жары далековато, но старшеклассники, конечно, форсят друг перед другом. Саша уже дофорсился, температура 38, 5, сипит, крехает, хлюпает. Два дня охал, а сегодня с места рвется. Наташа, видите ли, в театр со своим классом идет, и ему нужно вечером ее у метро встречать.
– Ну, пап, ты же знаешь, какой у нас район. Ей нельзя одной вечером.
Звонил ей по телефону, взволнованно что-то говорил. Потом она пришла сама. И сразу ко мне в комнату заглянула.
– Здравствуйте, дядя Коля.
Голос теплый такой, весенний, нежно-зеленый.
– Ой, Саш, ну не придумывай. Дядь Коль, скажите ему, чтобы не придумывал. Меня папа встретит, правда, правда, обязательно! Ну, хочешь, позвони ему, спроси!.. Не верит!.. Не выходи сегодня никуда! Ни в коем случае! Ну-ка, горло мне покажи!
И я слышу, как послушно мой Саша разевает пятнадцатилетнюю пасть и тянет: а-а-а!А она долго там высматривает что-то:
– Ой, плохое горло, ой, плохое! Тетя Галя, посмотрите, там не гнойничок у него?
– Нет, моя заюшка, это он только что бублик жевал…
Меня всегда удивляла эта Сашина любовь, с тех самых пор, как я понял, что это уже не игрушки, а что-то серьезное. С его-то аристократизмом, с утонченным этаким вкусом — и такой выбор. Самая обыкновенная девочка, с самым обычным личиком: не уродина и не красавица.
Сашина песня открыла мне глаза. Я любуюсь ею, такой, какой вижу ее воочию. Стоит возле Саши, неуклюженькая такая, а глаза — взрослой женщины. А губы пухленькие, она их еще и в трубочку вытянула, чтобы удобнее было Сашино горло рассматривать. И похожа она сейчас на какую-то святую с иконы — ни больше, ни меньше. Если бы Галя сейчас увидела Натулю моими глазами, то конечно, сразу же сказала бы, на какую именно.
«Где столько золота… найду… чтоб написать», — как там, в Сашиной песне?
Значит, он все правильнее понимал, чем я! Удивительный ребенок!
Наверно, все-таки то, что сделал я, нужно считать предательством и уходом из семьи, как я себя ни успокаивал.
Я не жил с ними, с Галей и Сашей, я только присутствовал. Галя была всегда под рукой, как удобная мебель. А Сашу я вообще вроде не видел. Я вернулся к ним, когда Саша уже учился в школе, и с ужасом понял, что все прозевал. Саша был уже самостоятельный человечек, выросший без меня, только с Галей. И они продолжали жить только друг для друга.
Я увидел, что Саша несет Гале все свои новости, и хорошие, и плохие, несет, чтобы спрятать их в ее душе, как в своей, только более надежной. Но как только я пытался к ним присоединиться, Сашина новость затихала, и Саша смотрел на меня с вежливым гостеприимством: скоро ли, мол, уйдешь?
Я видел, что Галя знает в лицо и по имени всех его одноклассником, и они с ней здороваются на улице.
Сталкиваюсь с ним в коридоре. В его руке лист бумаги, который тут же прячется за Сашину спину.
– Что это у тебя?
– Да ничего…
И проходит мимо, не оглядываясь, к Гале. Через минуту они весело хохочут там без меня. Горько!
Как же это получилось?
Я хорошо помню Сашу в его первые дни дома. Маленький, как игрушка, совсем невесомый. Ручки-ножки тонкие, как паучьи лапки. И вечно открытый, вечно кричащий ротик, и все личико от натужного плача красно-синее. Молока у Гали почти не было, пришлось сразу прикармливать смесью. Как болел у него животик, как жалобно он кричал, как беспомощно отрыгивал эту тяжелую пищу. Мы носили его на руках все ночи напролет, отпуская друг друга поспать часок-другой.
И однажды я понял, что устал, больше не могу.
Что там однажды! Вру! Я знаю, когда это случилось! Это Ника….
У меня больше не было сил не спать по ночам, а утром бежать на работу и заканчивать свою диссертацию. Я сказал об этом Гале, и она с готовностью закивала: «Да, да, конечно, тебе нужно спать».А я даже благодарности не почувствовал, только раздражение: не могла раньше догадаться!
И с этого времени Саша как будто исчез из моей жизни. Он теперь гостил в ней изредка, чтобы доставить мне приятный отдых и удовольствие.
…Саша в три месяца с широкой беззубой улыбкой, весело пляшуший всем своим кругленьким телом при виде меня, как мячик.
…Саша в шесть месяцев, толстый колобок, плотоядно впивающийся слюнявым ротиком в мою протянутую руку.
…Саша в девять месяцев в ползунках и пинетках, гуляющий по коридору, держась за мои руки, серьезный и важный. Но проходит мимо, задрав хвост, старичок Барсик, и Саша, презрев свою человеческую сущность, вырывается из моих рук, падает на четвереньки и пускается в погоню.
…Саша на даче празднует свой день рождения. Он держит обеими руками кусок пирога с черникой — бабушка Света внучку прислала, — вгрызается четырьмя жемчужными зубами в черную начинку, и весь-то он в этой начинке по самые уши! Я смеюсь, и Галя смеется. Но смех не сливает нас воедино. Она на одном берегу, я — на другом. Саша между нами: и соединяет, и разъединяет.
Наступает момент, когда я расстаюсь и с Сашей. Не помню, не могу вспомнить, что случилось тогда между мной и Галей. Кажется, я доводил ее весь вечер дурацкими придирками. Просто хотелось снять усталость. Я уже прочувствовал заранее, как доведу ее до слез и заставлю мне что-нибудь ответить, а затем обижусь и уйду на весь вечер. Никуда конкретно. Просто подышу. Хотя… Кажется, у меня тогда даже было к кому уйти… Даже так…
Мне почему-то казалось в тот вечер, что мне всего этого очень не хватает: во-первых, ее слез, во-вторых, глотка свежего воздуха, потому что мне с ней… очень душно. Вот свежего воздуха глотну во всех смыслах… и будет мне хорошо.
Но Галя терпела, терпела, терпела — держала все внутри. Я это чувствовал, и это злило меня еще больше.
И тогда между нами встал Саша. То, что не удалось мне, удалось ему. Он почему-то закапризничал, я отнесся к этому скептически — и Галя взорвалась. Она закричала, что я Сашу никогда не любил, что Саше плохо со мной. И я, зная, что виноват, что преступен, тут же внушил себе, что раз так, то…
С этой минуты Саша стал для меня таким же чужим и раздражающим. Капризный, избалованный притвора — весь в нее. Я доверил ей своего сына, а она его вон каким вырастила! Нет, я не мщу, без конца тыча ей в лицо мелкие промахи, я просто хочу, чтобы она поняла, какая она плохая жена и мать. И как я прав, что… ищу где-то свежего воздуха…
Так и исчез Саша из поля моего зрения.
И наступали в моей жизни сытая блаженная тишина. Кончилась печальная домашняя полоса — смерть соседок. Кончилась бурная карьерная полоса — я сел в кресло начальника лаборатории. Кончилась полоса великой стройки — я вдруг стал хозяином роскошной трехкомнатной квартиры. В общем, жизнь удалась!..
Просыпался я, разбуженный Галей, в отдельной нашей спальне, вкусно завтракал и уходил на работу, не видя по утрам Сашу. Возвращался вечером, вкусно ужинал и садился к телевизору. Где-то рядом оказывались Галя с Сашей, потому что приходилось переключаться на «Спокойной ночи, малыши». Потом Саша вежливо кивал мне, как малознакомому соседу: «Спокойной ночи». И шел спать. Немного позже, досмотрев программу «Время», уходил и я.
Чаще всего засыпал сразу. Иногда дожидался прихода Гали, потому что требовалось же мне.. же… Не все же свежим воздухом дышать…
После этого я засыпал особенно довольный собой, как безупречным мужем.
Был у Саши период каких-то ночных страхов. Он будил нас ночью, и я опять злился на Галю: весь в нее, вечные глупости мерещатся. Потом это прошло, и опять тишина на несколько лет.
Что я чувствовал, когда очнулся, наконец, от этого тихого кошмара, страшно вспомнить. В тот год я стал почти седым. Самым страшным было ощущение, что все прошло — жизнь, счастье, отцовство — все без меня, не вернуть!
Галя пошла мне навстречу сразу. Только поплакала, когда я сказал ей, что она самая лучшая жена, а я болван.
А Сашу я долго и беспомощно пытался приручить, но все было бесполезно. Пока я не снял, отчаявшись, последние сбережения, оставшиеся от начальнической деятельности, да дед Анатолий помог, да у Андрея занял. И купил я Саше дорогущий комптьютер.
И тогда он меня обнял.
Читайте роман Ольги Грибановой «Слепые и прозревшие».