Слепые и прозревшие. кн.2. ч.4 Рассвело. гл.6
– Да не отвлекайся ты, в третий раз начинаем!
– Щщщас! Глянь, Боярский по пятому каналу! Красава! Во кому седина идет, не то что мне!
– И тебе бы пошла, да лысина мешает, болтун! Ты чем старше, тем болтливее! Давай считать: Павлик с Настей и малышами, Аня с Юрой и Сережей…
– Семеро.
– Андрюша с Верой, Наташа, Тимоша, Аленка…
– Двенадцать.
– Галя с Колей, Саша…
– Сашка приехал?
– Не знаю!.. Ну его! Не знаю. Ждут со дня на день.
– Наташка извелась вся.
– Дуреха! Зачем в Москву одного отпустила? А мы тоже с тобой хороши. Подумаешь, институт, пятый курс. Надо было их поженить, и пускай бы ехали вдвоем. Что в Москве институтов нет?
– Доучиться-то ей последний курс, нельзя же…
– И молодого мужика нельзя одного отправлять. Скажешь, нет? Вспомни-ка…
– Ну уж, Люсь, ты так и будешь до старости вспоминать!
– Ладно, проехали! Сашку-то будем считать?
– Стой! Забыл, сколько мы насчитали!..
– О-ох! Ну, давай по четвертому разу.
Русаковы засмеялись и начали все снова.
Серебряную свадьбу им справить не удалось. Как всегда не было денег и как всегда не было, где гостей принимать. Но за последние пять лет многое изменилось. У троих старших детей уже появились семьи. Наташа поступила в институт, благополучно закончила, и теперь осталось только диплом получить на руки. И что самое интересное — наконец-то расселили их коммуналку, оставив ее целиком за Русаковыми. Сильно полысевший Валера и потерявшая большую часть зубов в борьбе за многодетную жизнь Люся готовились справлять тридцатилетний юбилей.
А приглашать-то было и некого, кроме самих себя. Близких родственников у них уже не осталось, а дальние давно уже знать не хотели этих сумасшедших, которые все рожают и рожают, чтобы сесть им, малодетным, на шею.
Постепенно исчезли из их жизни и старые друзья, а новых наживать было некогда. На такие свадебные юбилеи обычно приходят свидетели жениха и невесты, но и с этим не вышло. Валерий школьный друг Стас, пройдя в свое время Чернобыль, десять лет назад умер от лейкемии. Люсина школьная подруга Таня вскоре после Люси вышла замуж за португальца и уехала с ним. Написала Люсе два письма в первый год о том, как там, в Португалии, жарко, и больше вестей о себе не подавала.
Друзьями остались лишь Морозовы.
И сначала только Галя. Николай как-то уж очень подчеркнуто не имел к их дружбе ни малейшего отношения. Валера сокрушался:
– Такая славная баба и такому зануде досталась!
– Брось! Нечего о чужой жизни судить, — ворчала Люся, а у самой кошки на душе скребли, когда видела Галины сиротливые глазки.
Но потом отношения с Николаем наладились, нашли мужики общие интересы, и Валера, наконец, признал:
– А Николай, вообще-то, ничего мужик. Глуповатый только, но не злобный, это главное.
Позже, когда пришлось перейти на работу в мастерские НИИ, где работал Николай, Валера и совсем его зауважал:
– Представляешь, мамка, его оказывается, весь институт знает. Он в дирекции поговорил — и пожалуйста, приняли меня. А попробуй-ка я на дурачка прийти! И в мастерских его все знают, за руку с ним здороваются.
Люся нисколько в этом не сомневалась. Конечно, Коля Морозов был из тех, кому хочется пожать руку. Он и в школе был такой: солидный, взрослый. И такой красивый — аж дух захватывало!
Что ж там у Гали с ним происходило? Он-то выглядел совершенно всем довольным, год от года становился все величественнее и благодушнее. А в Галиных глазах печаль с каждым годом была все глубже.
А потом вдруг что-то у них стряслось! Николай сник, как лопнувший шарик, погрустнел, растолстел, даже обрюзг. Стал часто гулять по выходным с сыном по Кронверку, забирали с собой и Павлика, а потом и Аню. Люся с Валерой, если выкраивалось времечко, присоединялись с Тимошкой на плече и Наташкой в коляске.
Вырастали старшие, уж выгуливать их не надо было, сами где-то бегали, а Морозовы все ходили гулять с Русаковыми по выходным.
Был такой день один, выходной, Галя побежала в магазин, а супруги Русаковы с Николаем Морозовым присели на лавочку в детском городке. Саша с Тимошкой по очереди гоняли по аллеям Кронверского парка на Сашином велосипеде, а младшие весело пищали в расписных домиках с лесенками и горками. Подбежала восьмилетняя Наташа, спросила о чем-то, а Николай посадил ее на колено и заглянул в ее мордашку с грустной улыбкой:
– Люся, какое это счастье — дочка, доченька! У нас с Галей никогда уж этого не будет. А как бы я теперь все сначала начал!
И так он это сказал, что у Люси слезы так и полились! Засуетилась, зашмыгала, в сумку свою с головой залезла, чтобы не заметил. Но наверно заметил.
Когда случилась та беда, Галя позвонила по телефону и прокричала в трубку: «Люся, иди ко мне, я сейчас умру!..» Сама выбежала к ней навстречу по лестнице и чуть не упала на руки. Люся крепко обхватила ее и держала, пока Галю не перестала колотить дрожь. Потом вместе поехали по больницам: от Коли к Саше, от Саши к Коле.
Три недели спустя Люся навестила Колю в больнице. Долго не могла угадать его в обритом наголо чудовище с забинтованным лицом. Едва держалась, чтобы не реветь.
Вот так они, Русаковы и Морозовы, и держались друг за друга, так и выживали. Галя не давала Русаковым голодать. Подбрасывала то рыбки, то мяска, то крупки с вечными извинениями и конфузом. И самой Люсе было тяжело вспоминать об этом: не за это мяско с рыбкой она Галю любила. А за что — и не поймешь. Люся не мастерица была размышлять и рассуждать.
Галя была такая умная, все на свете знала и понимала. Вот, например, верила Галя в Бога и ведь так хорошо понимала, во что верит. Люся-то в школе не верила ни во что подобное: ни в Бога, ни в чертей, ни в привидения, ни в вампиров. А выросла, нарожала детей и поняла, что Бог, конечно, есть, и он, конечно, их хранит. Поэтому и не боялась ни нищеты, ни болезней, ни тревожной политической обстановки — всего того, что мешало разумным женщинам рожать. Не умея молиться, Люся лишь говорила Богу мысленно в тяжелые минуты: «Ну что ж ты, не подводи меня. Сделал такой дурой, что рожаю без конца, так заботься обо мне сам!» И Бог ее не подводил.
А может, это Галя за нее молилась больше, чем за себя?
На праздник Морозовы опаздывали. Уже съехались все старшие, семейные дети. Уже внучата успели напихать за щеки шоколадок и перемазать мордашки. А Морозовых не отпускала от себя Альбина Викторовна.
С самого утра Галя через каждые четверть часа напоминала ей, что они уходят на праздник, что это недалеко и что это не долго. Альбина Викторовна не возражала, но тут же все забывала и переспрашивала заново:
– К кому идете, к Люське, что ли, твоей?
А после обеда по телевизору началась «Карнавальная ночь» по каналу Культура. Та самая, «Карнавальная ночь», фильм Альбининой юности. И Коля обязан был сидеть рядом с ней, чтобы она могла сказать ему со вздохом:
– Смотри, я была совсем такая же тоненькая, как Гурченко!
А он чтобы галантно ответил:
– Только гораздо красивее.
Галя в отчаянии звонила Люсе:
– Люсенька, не отпускает она Колю. Садитесь за стол без нас, мы через полчасика будем, немножко досмотреть осталось.
Но хозяева терпеливо ждали. А когда Галя, наконец, объявила по телефону: «Выходим!», Русаковы всех возрастов и полов с радостным ревом загремели ногами по лестнице и выскочили во двор, чтобы встретить своих единственных гостей прямо у двери. С одного конца старенького петербургского дворика мчалась толпа Русаковых, с другого конца выходили из дверей под руку Морозовы. А наперерез им все шел, весело размахивая чемоданчиком молодой красавец-блондин.
Его сначала не заметил никто, кроме Николая. Он резко остановился и сжал Галину руку. Толпа Русаковых со смехом окружила их, подхватила под руки, но он повернул лицо к приближающемуся Саше.
Наташа первая оглянулась по направлению его слепого взгляда:
– Смотрите, Саша, Саша идет!
Радостных криков, топота, хохота, визга и писка было столько, что соседи пооткрывали окна:
– Что там, свадьба?..
– Убили кого?..
– Горим, что ли?..
– Нет, это к Русаковым дети съехались!
– А-а-а, к Русаковым…
– Черт бы их побрал!..
– Счастливые!..
Читайте роман Ольги Грибановой «Слепые и прозревшие».