Комментарии к поэтическому переложению псалмов Веры Горт

Счастлив тот,
кто легко избегал
нечестивцев, — их чар и похвал,
сходок их, где любой шепоток
обретал богоборческий толк…

Славен тот,
кто и ночью и днем
только к Торе влеком!

Станет тот —
словно саженец при потоках вод,
чей завяжется плод
в самый срок,
с чьих ветвей не сорвется в полет
ни листок…

Тот — везуч, тот — весОм человек!
А иным — Божьих благостных нег
не дано;
сор, мякина они — не зерно;
ветер дыбит их, вьет, словно дым;
на суде Его, в страхе пред Ним,
нечестивые, втиснувшись в ряд
исто праведных, — не устоят…

Ибо верных — дав Руку руке —
по земле и по Вещей строке —
водит Бог!

А отступник — застряв в тупике —
одинок…

Это размышление о том, как опасно общение с нечестивцами. Как проникает в сознание яд пустословия и суетности, а за этим и безверия. Потому что суетность всегда приводит к безверию. И было бы оно просто размышлением, если бы не прихотливый ритм, напоминающий временами тревожное дыхание, временами сдавленное рыдание.

Откуда взялся такой ритм? В подстрочнике уловить ритм очень сложно. Но ведь он был в подлиннике. И было в подлиннике, по-видимому, некоторое личностное, эмоциональное начало, которое ощущается в первых словах псалма:

Счастлив человек,

который не ходил по совету нечестивых

и на пути грешников не стоял,

и в собрании легкомысленных не сидел.

 

Некое скрытое раскаяние в собственном легкомыслии сквозит в этих словах “Счастлив тот…

И это стало опорным моментом всего стихотворного перевода, тремя столпами:

Счастлив тот…

Славен тот…

Станет тот…

Выделенные в самостоятельные строки, эти слова выбиваются из дольника на основе мягкого, певучего анапеста с жесткими мужскими окончаниями. Эти строки как бы двулики по своему ритмическому рисунку. Они вписываются и в общий анапест стиха, но при этом ключевые слова “счастлив, славен, станет” теряют ударение. А поскольку это опорные, ключевые слова, то ударный слог в них нельзя не сохранить. И мягкий анапест превращается в жесткий, энергичный двустопный хорей, как будто вскрик.

Эти три точки опоры выделяют в стихе три смысловых части, отличающихся по настроению и рисунку, три строфы.

В первой из них ключевая хореическая фраза вписана ритмически во вторую строку, и вместе они образуют трехстопный анапест, на котором строится стихотворение.

Счастлив тот, /кто легко избегал

Нечестивцев…

Это резкое несовпадение границ фразы и строки, как бы стирает, размывает и без того мягкий анапест и создает ощущение взволнованного прерывистого дыхания.

 

Своеобразен ритмический рисунок второй строфы.

Начинается она опорной фразой “Славен тот…”, тоже вписанной во вторую строку, тоже образует с ней трехстопный анапест.

Славен тот, / Кто и ночью и днем

И опять конец фразы ушел в следующую строку. И здесь мы видим вместо трех стоп только две,

Только к Торе влеком.

И усеченность этой строки ведет нас к началу третьей строфы, которое как будто восполняет утраченную третью стопу анапеста.

Только к Торе влеком. / Станет тот…

Это опять размывает границу между строфами, строками, частями, напоминая фразу, произнесенную на вдохе.

А в третьей строфе по-настоящему шоковый момент: резкий сбой ритмической картины, фраза, лишенная стихотворного ритма
Словно саженец при потоках вод

Эти пять безударных слогов подряд рисуют какую-то иную эмоцию, замедление, распевность. Как будто чужой голос прозвучал. Как будто некий момент озарения. И с этого момента ритм постепенно становится более упорядоченным — это  дыхание восстанавливается, слезы утихают, возвращается уверенность.

Особое внимание обращает на себя слово “саженец”. В подстрочнике читаем мы:

“И будет он как дерево, посаженное при потоках вод…” Эту же фразу читаем мы и в Синодальном переводе.

Действительно, совершенно по-разному воспринимаем мы слова “саженец” и “посаженное дерево”. У слова “дерево” нет возраста, это понятие вечное. Саженец — всегда юн, у него все впереди — и цветение, и плодоношение. Ему есть куда расти. За выбором между двумя этими словами стоит глубокий смысл.

Станет ли человек, не сходящий со своего пути, этим мощным прекрасным деревом в одночасье? Предстоит ли ему, как саженцу, пройти долгий путь к своей зрелости?

Подстрочник решает это в настоящем времени:

И будет он, как дерево, посаженное при потоках вод,

которое плод свой дает во время свое и чей лист не вянет; и во всем, что ни сделает он, преуспеет.

Вера Горт, назвав дерево саженцем, открывает перед ним путь в будущее, к совершенству. И путь этот открывается в третьей строфе.

Третья строфа построена на той же игре с разбитой строкой: за строкой с двустопным анапестом следует строка с одностопным анапестом, как бы являющимся и окончанием предыдущей строки. Но и обособленная собственной рифмой.

 

Чей завяжется плод

В самый срок,

С чьих ветвей не сорвется в полет

Ни листок…

 

И заметьте, как последняя строка третьей строфы, повторяя ритмический рисунок одностопного анапеста и связанная рифмой со строкой “В самый срок…”, на самом деле не заканчивает строфу, она как бы лишняя, незаконченная в этой картине, и многоточие это подчеркивает.

 

И наконец четвертая большая финальная часть

В ней появляются опорные слова предыдущих частей, но в другой форме:

ТОТ —  везуч, ТОТ — весом человек!

И эта первая строка четвертой строфы по смыслу связана с предыдущими частями, она как бы завершает, подытоживает все три строфы на трех опорах: “счастлив, славен, станет”.

А дальше продолжается прихотливая игра с разностопными строками и переносом границы фразы.

А иным божьих благостных нег

Не дано!

Сор, мякина они — не зерно!

И наконец пятая строфа самая гармоничная, с четким ритмом и размером. Нигде во всем четверостишии не сбивается трехсложный анапест, и параллельная рифмовка на фоне сложных рифмовок предыдущих строк обращает на себя внимание особой гармоничностью.Как будто настал наконец покой, ровное дыхание,  долгожданное торжество!

                                         ветер дыбит их, вьёт, словно дым;

   на суде Его, в страхе пред Ним,

   нечестивые, втиснувшись в ряд

   исто праведных, — не устоят…

Первая строка пятой строфы опять связана тесно со строфой предыдущей.. Это разворачивается метафора древнего Автора: нечестивые — мякина, гонимая ветром.

Вера Горт рисует в нескольких словах яркую образную картину, Это уже не безликое дуновение ветра. Ветер превращается в орудие возмездия. Посмотрите, что делает он с отступниками-мякиной. Слово “дыбит” рождает образ вставших дыбом от страха волос.

А дым, на который похожа поднятая ветром мякина, — это пожар, гибель, разрушение.

И в последней строфе с ее прежним разностопным ритмом, как будто звучит облегченный вздох после недавних слез.

Обратите внимание, как расставлены здесь смысловые акценты с помощью аллитерации. Мощное, торжествующее, улыбчивое Р: “веРных, Руку, Руке, стРоке”

И как “глохнут” последние строки стиха в целой куче Т, С, П, К. Такое яркий образ безвыходности, тупика, в который попал отступник.

 

Ибо верных — дав Руку руке —

по земле и по Вещей строке —

водит Б▪о▪г!,

 

а отступник — застряв в тупике —

одинок…

Итак, какая же получилась картина!

Герой стиха пережил, выстрадал свою страшную ошибку, свое отступничество, совершенное в общении с нечестивыми. Молясь и рыдая, он получил помощь и прощение. Бог дал “Руку руке”. И герой наш опять силен и тверд в своей вере.