Поэзия обязана своим существованием музыке.
В прошлой публикации мы уже понаблюдали за профессиями девяти муз. Среди них целых четыре – музы поэзии. Музы прозы – не было и не могло быть. Все, что сочинялось – творилось обязательно поэтическими строками. То есть ритмически организованными строками – языком космоса, языком богов, языком музыки.
Творчества вне музыки попросту не существовало для древних греков.
Вот и поэзия долгое время не существовала без музыки. Именно музыка дала поэзии ритм и разбила на строфы – они когда-то обозначали повторяющийся мелодический ход, куплет, как бы мы сейчас сказали. И количество строк в строфе определялось длиной этой мелодии.
А что же с прозой? Она появилась исключительно из политических и философских дебатов, которые в конце концов начали записываться в назидание потомству.
И именно публицистика, ораторское искусство, нуждалась в тех средствах выразительности, которые мы сейчас приписываем литературе вообще и поэзии в частности. А поэзия долгое время вообще не нуждалась в риторических приемах и образности. У нее был ритм и мелодические интонации, которые договаривали то, что не сказало слово.
Единство музыки и поэзии продержалось до конца средневековья, когда начинает развиваться художественная проза в форме назидательных новелл и рыцарских романов. Да и первые рыцарские романы были поэтическими произведениями и лишь к началу возрождения переродились в прозу на общем подъеме освобождения от рамок.
Что означало появление художественной прозы, связанной еще и с началом книгопечатания? Текст из роскоши, доступной единицам, становится достоянием уже более обширного круга людей. Людей, которые могут использовать текст не только для получения информации, но и для получения эстетического и эмоционального удовольствия.
И это был первый шаг, преобразовавший поэзию. Она тоже получила возможность быть записанной, то есть существовать и вне музыки, как текст.
Достаточно долгое время она еще была связана с песней, и лишь к 17 веку этот разрыв завершился окончательно.
Почему именно к 17 веку?
Европейский мир с огромным трудом вышел из средневековой раздробленности. Понадобилось для этого несколько веков, начиная с возрождения. И политическими центрами становились государства с жесткой, сильной властью, управляющей, регламентирующей не только поступки, но и мысли. Культурное направление, которое мы теперь называем классицизмом сложилось как опора для власти. Такая идеология улья, четко структурирующая жизнь. Ценность личности определяется исключительно функцией этой личности в общем улье.
Назначение культуры определяется опять-таки полезностью для улья. Главными направлениями искусства становятся визуальные направления: живопись, скульптура, архитектура. Они сильнее воздействуют на сознание.
К визуальным видам искусства относится и драматические направления. Классицизм – это мир театра.
Поэзии отведены исключительно утилитарные функции: это материал для драматических искусств. Это инструмент для исключительно утилитарных целей: одическая поэзия – для прославления сильных мира сего, работает на имидж. Любовная поэзия – тоже вещь весьма полезная, любви даже эпоха классицизма не смогла отменить. Лирической поэзии остался единственный жанр, который ютился тогда на задворках и расцвел в эпоху сентиментализма. Жанр элегии, выросший из античных плачей по умершим.
Как же выжила поэзия в этой насквозь регламентированной жизни, отрицающей личность?
Она получила мощную подпитку. Мы помним, что поэзии, в отличие от прозы, необходим слушатель. Она – музыка. В 17 веке во Франции в моду входят литературные салоны, основанные самыми блестящими дамами своего времени. На этих встречах собирался весь интеллектуальный цвет Франции, здесь читались стихи, исполнялись музыкальные произведения. Появились слушатели – расцвела поэзия.
К 18 веку первые литературные салоны появились и у нас в России. А первая четверть 19 века – это наш золотой век русской поэзии, и опять-таки благодаря литературным салонам.
Теперь давайте определимся, что же это было такое – поэзия золотого века? Поэзия, уже утраченная нами. Почти два прошедших века так изменили облик поэзии, что теперь истинные шедевры К. Батюшкова, Д. Веневитинова, И. Козлова, А. Одоевского читаются с трудом. Наше избалованное восприятие, привыкшее к резким граням, занозам и зазубринам скользит по этим стихам и теряет равновесие. И очень раздражается, не умея оценить красоту этого скольжения. Вот перед вами отрывок из стихотворения Дмитрия Веневитинова «Крылья жизни».
Главная особенность поэзии «золотого века» — музыкальность, легкая воспринимаемость на слух. Вспоминаем: на слух воспринимается нами довольно мало информации, уж так мы устроены. Все, что не подкреплено визуально, проскальзывает большей частью мимо ушей. А значит, и поэзия, рассчитанная на слуховое восприятие должна быть организована таким образом, чтобы не быть перегруженной. Любая остановка на пути восприятия: метафоры, сложные эпитеты, замысловатые ритмические фигуры — все то, что присуще современной поэзии, немилосердно изгонялось.
Слушатель не должен думать над стихом, он должен слушать его, как музыку, плыть в стихе, растворяться в его ритме. Точность этого ритма была незыблемой. Гармония звуков, ритма, строфики была своеобразным резонатором для мыслительного процесса и эмоций слушателей.
Перед нами маленькое стихотворение Константина Батюшкова «Из греческой антологии». Понаблюдаем.
Сложных метафор не было. Было другое — аллегоричность. Античная мифология была одной из важнейших наук в образовании русского дворянина, начиная с 18 столетия. Мифологическими категориями мыслили, имена и наименования богов и титанов воспринимались слушателями так же легко, как слова на чужом, но хорошо знакомом языке, эти слова были частью культуры.
Мифологические аллегории расширяли восприятие стиха, добавляя в него свой круг привычных ассоциаций.
Как и почему ушла из жизни эта поэзия, оставшись лишь в самых высоких ее образцах?
Уже в поэзии Лермонтова мы видим совсем иное: сложную игру ритма, глубокие философские мысли, глубокие психологические проникновения, не свойственные поэзии начала 19 века. Что же произошло?
Как ни странно, произошло восстание декабристов. 125 декабристов, осужденных на каторгу и пятеро казненных на допросах называли столько имен, что под следствием оказалась вся культурная российская элита. Картина у следствия складывалась яркая и весьма выразительная: кровавый заговор зарождался и готовился именно там, в российских литературных салонах и поэтических клубах.
Собирать в своем доме поэтов стало опасно на десятилетие с лишком. Это целая жизнь, это целое поколение. Что же в результате? Русская поэзия оказалась отторгнутой от слушателя, ей пришлось становиться письменным жанром. И начинается постепенное преображение поэзии в прозу. Этот процесс начался в 30-х годах 19 века и привел к совершенной катастрофе поэзии советской эпохи до 60-х годов.
Был в истории русской поэзии мощный взлет перед самым крахом — Серебряный век. Это было особое время. Соединились в одной волне и новейшие философские течения, схлестнувшиеся с бряцающим оружием материализмом, и иной поэтический язык, заимствованный у прозы, язык письменного текста, рассчитанный на неспешного читателя. Это время дало поэзию символистов, акметистов, футуристов — вот такой фонтан эмоций и красок на протяжении двух десятилетий.
Чтобы потом рассыпаться вдребезги под напором пролетарской идеологии, яростной противницы какого бы то ни было мыслительного процесса. Поэзия становится «колесиком-винтиком» общего механизма, вырождается в вечную оду рабочему классу, индустриализации, коллективизации и великим вождям эпохи. Поэзия превращается даже не в художественную прозу, а в официально-деловой документ, фиксирующий верноподданность и правильную идеологию автора.
И лишь единицам, заклеймленным, оболганным, засланным в сталинские лагеря, удается отстоять свое право на истинно поэтическое слово.
Продолжение цикла: Размышления о графомании