Повести «Пелагея» и «Алька», пожалуй, самые хрестоматийные в творчестве Федора Абрамова. Яркие, сочные, настолько зримо и выпукло написанные, что и в киновоплощении не нуждаются. Как будто кинолента перед глазами сама собой прокручивается.
А сколько тревог когда-то принесла эта дилогия советской литературной критике! Разве это наши колхозницы? Разве они такие бывают?
Вопрос риторический. Героини как живые перед нашими глазами, будто вынутые писателем прямо с корнем из реальной жизни.
И как к реальным людям, к ним не применимы оценки — положительные они или отрицательные. Они просто живые. Исковерканные, искореженные, судорожно цепляющиеся — и живые.
И Федор Абрамов сделал то, чего долго не могла простить ему советская критика. Он заставил задуматься о той пропасти, которая когда-то в незапамятные времена пролегла между крестьянством и… некрестьянством!
У людей, которые многие века в буквальном смысле боролись за свою жизнь, совсем иные понятия о добре и зле, о чести и бесчестии. Когда-то религия заставляла этих людей на считанные часы выйти из этой борьбы и обратиться к собственной душе. Но ХХ век подменил христианство марксизмом-ленинизмом, учением, в котором о душе не говорилось ничего.
А ведь проблема эта встала перед русскими людьми еще в середине ХIX, когда просвещенному дворянству предложили взглянуть на русского крестьянина, как на человека. И ужаснулось дворянство этой пропасти.
Целая глубочайшая тема «кающегося дворянина» выросла на этой почве. Н.Михайловским, П.Карониным-Петропавловским, Н.Эртелем, еще целым рядом талантливых писателей создавались интереснейшие произведения, вычеркнутые из жизни советской идеологией. Почему?
Да потому что советскому строю пришлось бы каяться в том же самом — никуда не исчезла эта пропасть между городом и деревней.
Город мог сколь угодно жить высокими идеалами, свершениями, гармонией и поэзией. А деревня продолжала бороться за жизнь по дарвиновским законам.
Маленький пример.
Много лет назад преподал всесильный Петр Иваныч молоденькой тогда Пелагее серьезный урок. Насчитал ей недостачу в 5000 рублей! Все друзья-родные пересчитывать взялись — ничего не выходит. Бухгалтерша считала-считала — все то же!
Тогда Пелагея кинулась в ноги Петру Иванычу: помоги, не виновата ни в чем. Всесильный Петр Иваныч сжалился и успокоил. Это он специально присчитал: хотел бухгалтершу наказать за спесивость! Еще немного помучил и нашел недостачу!
Вот такая жизнь — главное, вовремя в ноги кинуться!
И живет в этом мире Пелагея: не злая и не добрая, не плохая и не хорошая. Просто за жизнь цепляется всеми силами. И дочь Альку растит, этакое красивое вольнолюбивое животное.
А как растить? — лупить только, пока догнать можно! А вот выросла Алька и сбежала в город за парнем. И не отлупишь теперь, закончилось воспитание.
Умирает Пелагея. Возвращается Алька на время домой. Городская, красивая, официанткой работает в ресторане. Принимает почтительное восхищение деревенской молодежи. И чуть было не остается дома навсегда.
Но впереди показалось блестящее будущее — карьера стюардессы, подруга устроила по знакомству.
Вот и нет Альки, только открытки со всего мира тетке шлет. И требует продать родной дом.
Это такой кратчайший пересказ содержания. И не в том дело, какие именно события происходит. А в том, что проглатываются эти две повести легко, в один присест, так ярки они и вкусны. Но остается боль и тяжесть, как от ядовитого зелья. Больно за этих потерянных людей. И стыдно перед ними за наше благородное благополучие, как было стыдно, наверно, дворянской интеллигенции в ХIX веке.
Продолжение цикла: Родословная Николая Гумилева