Слепые и прозревшие. ч.2 Встреча. гл.11
«Господи, что же натворил я? Почему я ей уступил? Испугался, что она меня разлюбит? Или не поверил, что это такой риск? А если бы все сначала, и знать, чем кончится – разве смог бы не разрешить ей рожать? Могу я это не разрешать? Не знаю… Не понимаю… Где правда?.. В чем правда?..»
Коля шел вокруг роддома уже в четвертый раз – и опять, и опять мимо того страшного тупика, куда выходят окна родильного отделения. И опять оттуда слышен крик, хриплый, надсадный, как будто не женский. Неужели в эту ночь еще кто-то родится?.. И родится благополучно?.. И мама с ребенком на руках уедет отсюда через неделю?..
А вот другой двор – родной. Сюда выходят окна Галиной палаты.
Выходили…
Семь с половиной месяцев…
И каждый день Коля приходил сюда, чтобы увидеть Галино лицо на третьем этаже. Только увидеть. Сейчас, в начале лета, окна открываются, и можно услышать ее голос. Он видел ее в окне несколько часов назад:
– Галюша, как ты?
– Хорошо.. Все хорошо… — как всегда кивнула она. Но лицо ее было чуть испуганным.
Да, точно, уже не все было хорошо. А он не обратил внимание.
– Значит, завтра?
– Да, Колюшка, завтра. Ты приходи сюда. Спросишь у девочек, — они, наверно, уже будут знать…
– Обязательно приду. Все будет хорошо! Галя! Да?..
– Да, все будет хорошо… Коля…
Она сказала это торопливо и смущенно. Она уже знала, что будет плохо!..
Коля прошелся по двору, пытаясь успокоиться привычной картинок – стены с облупившейся штукатуркой, зарешеченные окна первого этажа, пожарная лестница до самой крыши. Кусты сирени на газонах вдоль стен.
Сирень расцвела. Ее влажный аромат умыл стянувшуюся жесткую кожу.
Как он жил эти месяцы без Гали? Первое время сходил с ума, бесился от злости на себя. Зачем, зачем согласился на все это?! А потом вспоминал Галино ледяное лицо в тот день, когда она уходила, как на смерть, и в отчаянии бросался головой в ее подушку.
Подушка с запахом ее тонких паутинных волос, тюлевая занавеска на окне, шкаф с ее платьями непостижимо детских размеров. Полки с ее книгами, коробочками, неведомыми штучками. Везде, вокруг Галя…
В первый их супружеский день Галя ходила по этой комнате, тогда еще убогой, как в казарме, и смеялась до слез:
– Я теперь тут живу!
Никто не понял бы, чему она радуется. Там, в ее девичестве, в трехкомнатной квартире, у нее была отдельная комната с настоящим взрослым трюмо, роскошным письменным столом и папиными картинами на всех стенах. Непонятно. А он понял, хоть и не смог бы объяснить вразумительно. Ее рай мог быть только в шалаше, с ним рядом. Кому это растолкуешь?
Первым делом Галя попросила у бабушек соседок отросточков от их традесканций, камнеломок и всякой другой зелени. Бабули были в восторге от того, что у них появилась теперь внученька. Они дали Гале не только отросточков, но и штук пять горшочков с какими-то неведомо цветущими кустиками. Окна в их двух комнатах заросли зеленью до того, что старый рыжий Барсик не мог созерцать птиц за окном и страдал от недостатка духовной пищи.
Появились цветы, появилась веселая скатерть с бахромой и тюлевые занавески – и комната согрелась. Как будто продышал кто-то луночку в замерзшем стекле.
Коле никогда не приходило в голову, что эти мелочи так нужны. А цветов у них с мамой не было. Их комната выходила в темный двор-колодец. Единственным светлым местом был подоконник, где Коля делал уроки.
Уезжая в больницу, Галя плакала:
– Поливай цветы, ладно? Коленька, не забудь!
И Коля не забывал: поливал цветы, протирал полки с Галиными книгами и рукоделием. На полке поверх книг небрежно лежал Галин дневник, раскрытый на последней записи. Коля не думал читать, но взгляд столько раз останавливался на открытой странице, что последняя фраза сама собой прочиталась: «Как бы мы с Колей жили дальше?»
В углу Галя повесила икону, очень старинную, подарок бабушки Киры. Папа хотел отдать ее друзьям на реставрацию, но бабушка не захотела. И Гале икона нравилась как есть, с потускневшим золотом, с темным ликом Богородицы. Под ней скоро появилась еще одна – Николай Угодник из «родового имения».
Деревушка опустела. Следом за Дусенькой умерла Вера Ивановна. А потом вдруг пропала баба Катя: ушла за клюквой осенью и не вернулась. Искала милиция по всем окрестностям, но так и не нашла. Бабка Нина одна оставаться не пожелала: продала свою развалюшку на дрова и велела детям купить ей хороший домик в Красавине. Она и маме Свете советовала продать дом, но мама так и не решилась. А на следующий год приезжать было уже некуда – всю покинутую деревеньку окрестные мародеры разнесли по бревнышкам. Только икону и фотографии мама догадалась оттуда забрать.
У этих икон Галя молилась вечером. Коля наблюдал украдкой за ее лицом и ревновал ее к Богу, да так, что самому было стыдно.
И однажды, один раз за все эти два года, он довел ее до слез, спросив полушутя:
– И кого же ты больше любишь, меня или Бога?
«Ты за это наказываешь? Я же просил прощения и у Гали, и у Тебя, когда она в больницу уехала. Ты же помнишь, как я плакал у икон? Галя меня простила. А ты? Ты же Бог!.. Почему не прощаешь?..»
Семь с половиной месяцев он видел ее тонкое бескровное личико только по воскресеньям, в приемный день. А в остальные дни в окне третьего этажа. В семь вечера, ровно в семь.
Скрипя зубами, втискивался он в переполненный троллейбус, висел на подножке, соскакивал на обледенелый тротуар – и скорее, бегом, успеть, пока справочное еще принимает передачи. А потом Галино лицо в окне.
Два раза ее отпускали на «каникулы». В первый раз отпустили на Новый год. Мария Кирилловна усадила Колю в своем кабинете, дала кучу рекомендаций, что делать в случае его, и под конец погрозила сухим длинным пальцем:
– Не жить! Не жить! Ни в коем случае!
И наконец, вывели Галю. Она изменилась удивительно. Фигурка ее, чуть округлившаяся за два года супружества, теперь опять стала хрустально бесплотной. И Коля опять, как два года назад, боялся неловким движением разбить своего лебедя. Зато лицо, наоборот, стало взрослым, женским и фантастически прекрасным. Стали вдруг густыми и тяжелыми волосы, потемневшие до оттенка старинного тусклого золота. Потемнели брови и ресницы.
Появились темные круги под глазами, придав лицу неожиданную определенность, как будто их-то раньше и не хватало. Губы, раньше пугливо прятавшиеся, теперь расплылись, припухли, стали лукавыми и какими-то картинными. Необыкновенное, неземное лицо. «Аэлита, — думал Коля, любуясь женой, — ну точно, Аэлита».
Зашел к ним в новогоднюю ночь папа Толя. Радостно смеялся, обнимал обоих, долго засматривал в Галино лицо. Наконец, прогудел своим уютным баском:
– Что-то, Галчонок, давно я тебя не рисовал. Это что за бумажка на столе? Нужная, нет? Сейчас порисуем. У меня, ребята, работа интересная наклюнулась. Иллюстрирую книжку «Средневековые новеллы». Между прочим, очень попадаются занятные… Мне твоя мордашка, доча, пожалуй, пригодится.
Хорошо было с ним встречать Новый год…
А следующие Галины каникулы были восьмого марта. Теперь лицо ее страшно осунулось, обтянулись скулы, совсем запали глаза. А движения стали такими красивыми. Плавно и ловко, как официантка, носила она по комнате круглый животик, в котором жил их сынок. А сынка уже звали Сашей. Так Галя сказала.
Саша там уже жил. И все три дня каникул Коля слушал и ухом, и ладонями его нежные и мудрые движения. А Галя рассказывала с улыбкой:
– Он все-все понимает. Он знает, когда мне хорошо и когда плохо. Он мои мысли слышит. Если грустные, то он волнуется и старается меня утешить. Он видит мои сны: если плохой сон, пугается и старается меня разбудить. Вот он какой, наш сынок!
Коля чувствовал, как крепко упирается в его ладонь неведомое существо, будто хочет руку пожать, и верил Гале без сомнений.
«Господи, так неужели я был неправ? Неужели нашему сыну нельзя было родиться? Как бы мы с Галей жили дальше? Не знаю, не понимаю, где правда, в чем правда!.. Ты же сам сказал: не убий! Не убий!.. Даже для спасения? Даже для спасения. Значит, я верно поступил? Так за что же наказываешь?..»
Читайте роман Ольги Грибановой «Слепые и прозревшие».