Слепые и прозревшие. ч.4. Прозрение. Час перед рассветом.
-Ну что ж, Николай Николаевич. Струп в очень удовлетворительном состоянии. Сейчас ему желательно подышать свежим воздухом, повязок больше не надо.
-Что ж я людей-то буду пугать…
-Ничего, народ здесь отчаянный, потерпят.
-А жена придет, увидит…
-Увидеть ей все равно придется. И не надо преувеличивать, никакого чудовищного безобразия вы собой не представляете. Ваши глазницы мы хорошо прикрыли веками. Сейчас веки, конечно, сильно травмированы. Как и лицо… Но я вас уверяю, не комплексуйте! С вашим лицом все не настолько ужасно, и прятаться от людей незачем. Вот струпья сойдут, и через некоторое время можно будет надеть темные очки, если хотите. Только не сразу. И постоянно в них не ходите. Понимаете, постоянный контакт только что восстановившейся кожи с пластмассой, постоянное трение – все это плоховато.
-Ну, я понял, понял…
-Значит, так мы решили, Николай Николаевич. Эту недельку еще понаблюдаю, а там можно будет говорить о выписке.
Еще неделя и домой. К Гале. И жизнь начнется сначала, только совсем другая. И все будет другое.
Интересно получается. Он вроде как умер тогда на той грязной заплеванной лестнице. И родился заново – беспомощным инвалидом.
И Галя в этой его жизни будет другая. Будет, как мама, ходить за ним, утешать и исцелять.
А кем в этой жизни будет Саша?
-Николаич, там во дворе твоя жена с сынком.
-Да? Сюда идут?
-Не знаю. Стоят, разговаривают. Он вроде не хочет, а она его уговаривает.
-Не надо бы ему на меня смотреть…
-Да брось, Николаич! Еще пострашнее бывает видок. Не забыть мне: на выпускной ходили мы на «Алые паруса». Понятно, нализались все, впокачку шли. Ну и сцепились с другой компанией. Главное, из-за чего, никто потом вспомнить не мог. Так одному нашему такой прикид устроили – просто, слышь, кусок мяса в гастрономе, никаких человеческих признаков. Ему операцию потом пластическую делали. Вот это я понимаю, погуляли. А у тебя без проблем, все на месте – нос есть, рот есть…
Миша еще долго рассуждал бы об этом, но вошла Галя. Одна.
После первых приветных слов, согрев себя ее поцелуем, он спросил:
-А Саша где?
Галя удивленно и испуганно замолкла.
-Сосед вас увидел в окошко. Саша во дворе ждет?
-Здесь, в коридоре…
-А-а… Ну и как я тебе без бинтов? Страшный?
-Нет. Самый красивый, — Галин голос тихо, тепло заулыбался, и Николай сразу поверил. Смешно, конечно, что поверил. Но это же Галя.
-Меня, Галь, через неделю наверно выпишут.
-Ой, что ты! Правда? Господи! – голос ее закипел мгновенно брызнувшими счастливыми слезинками.
-Ты рада? Ты думаешь, это хорошо будет? А по-моему, здесь я больше на месте.
-Не надо, не надо так…
-Ладно, не буду больше.
Галя опять повеселела и стала рассказывать что-то смешное о своих выпускниках, которые звонят ей ежедневно с самого июля месяца. Николай в нужных местах весело хмыкал, но думал о другом.
Какая-то чужая неуклюжая мысль толкалась в душу острым краем.
Когда-то Галя полюбила его, потому что не могла не полюбить. Она была Золушка, он был принц на белом коне. Она была совсем девочка: доверчивая, кроткая, робкая. А он был молодец, что уж там скромничать. Высокий, сильный, непьющий-некурящий-матом-не-говорящий. Да и на лицо ничего так, вполне себе принц.
А теперь ей тридцать семь. Она стала такой женой, каких нигде наверно и не бывает. Самой-самой! Вырастила удивительного сына. Стала прекрасным учителем. Да, приходится признать, что стала.
А ему сорок четыре. И из того джентльменского набора суперкачеств ничего не осталось. Кое-что растерял по дороге, а чего не растерял, того лишился разом на грязной лестнице.
Она ведь уже не девочка. Неужели не понимает, что радоваться ей нечему. Жить теперь всю жизнь с беспомощным уродом.
Почему же она так счастлива? А ведь счастлива. Это же Галя.
Странное ощущение. Раньше, в той своей зрячей жизни, он никогда не был до конца уверен в своем собеседнике. Он знал по себе, что люди говорят одно, подразумевают другое, а думают третье. А теперь как-то не так. А как?
-Коль, у тебя была мама? Она звонила мне вчера и сказала, что ты прекрасно себя чувствуешь, бодрый и веселый.
-Да? Прямо даже веселый?
-Ты не думай. Саша придет, все будет хорошо. Ему нужно время. Он придет…
-Да, да.. Я понимаю, понимаю… Как он сейчас выглядит?
-Неплохо. Немножко поправился. Лицо стало спокойнее. Только не улыбается и все молчит. В больнице его постригли наголо, он волосы себе драл. И одежду.
-Да?.. Мальчик мой…
-В глаза не смотрит… Все старается спрятаться.
-Что дома делает?
-Думает. Лежит с наушниками, музыку слушает. Кажется, классика… На диване так сожмется, глаза прикроет и думает. Не читает, телевизор не смотрит, компьютер не включает. Только думает под музыку. Ты не беспокойся. Это пройдет, я знаю.
-Галь… а как мне о нем помолиться?
Галя помолчала, потом перевела дыхание:
-Скажи просто: «Господи, спаси и помилуй моего сына». Да любыми можно словами…
-Господи, спаси и помилуй моего Сашу…
Помолчали. Его ладонь на ее щеке. Ее ладонь на его щеке.
-Койка рядом пустая, на ней старичок лежал, помнишь?
-Помню…
-Это знаешь кто? Священник отец Василий. Он крестил и маму, и сестер моих.
Николай начал рассказывать о дедушке с бабушкой, об отце Василии, о мамином крестном имени.
-Серафима? – переспросила Галя. – В честь матушки Серафимы? А как звали священника?
-Как?..
Почему он не запомнил его имени? Ведь батюшка Василий его называл. Он, Николай, о чем-то подумал тогда, отвлекся и прослушал.
-Я забыл… не помню…
-Жаль… Мне ведь об этом и бабушка Катя рассказывала. Но она тоже не знала имени. Жаль…
-Когда это она тебе рассказывала?
-А помнишь, мы с тобой первые наши два года летом в Затюшино ездили?
-Ты даже знаешь, что это Затюшино? А я и не знал, как наша деревня называется, только от отца Василия услышал такое название.
-Ну, ты же целыми днями на велосипеде ездил. Помнишь? За продуктами, в лес, на речку. А мы с бабушкой Катей в огороде возились – то в ее огороде, то в нашем. И она много-много рассказывала про всех. Я их как будто сама увидела. Помнишь, сколько там заколоченных домов? Вот она и рассказывала, кто там жил и как им жилось.
-Вот как… Я и не знал. Ты мне не говорила.
-Говорила. Но ты забыл.
-Сколько же я всего позабывал. Знаешь, мечтаю… Вернусь домой – буду целыми днями вспоминать и вспоминать.
-Да?.. А вот еще… У них, у священника с матушкой Серафимой, был свой ребенок? Как его звали?
-Тоже не… Постой, как-то на «в»… Только не Василий… Виталий? Виктор? Может, Владимир? Виталий, вроде…
-Ну ладно. Я может быть, сама расспрошу мамушку. А может и не стоит…
-А что, это важно?
-Да нет… Не знаю… Наверно, просто совпадение. Много на Руси было матушек Серафим…
Посидели еще молча, и Галя засобиралась.
-Саша в коридоре ждет. Пойду. Да вот, Люся к тебе, наверно, завтра зайдет.
-Милости просим. Только пусть ничего с собой не тащит, никаких таких фруктов. У меня уже тумбочка трещит.
-А почему так мало ешь? Надо побольше.
-Только поноса мне еще не хватает. Правда, скажи, чтобы не несла ничего.
Галя засмеялась. Ее сухие теплые губы прижались к его губам. Прощание. Ушла. Остановилась у двери и оглянулась.
Почему решил, что оглянулась? Потому что остановилась…
Теперь ушла. Опять один.
Кто это вошел? Кто идет к его кровати неуверенными шагами?
-Это я… папа…
Бедный мальчик. Какой он худенький и слабый! Как дрожит он в папиных объятиях! Как судорожно комкают его пальцы папину пижаму! Он пытается не плакать.
Ничего, ничего, значит, уже появились силы бороться. Теперь все будет хорошо