Слепые и прозревшие. ч.4. Прозрение. Ночь перед рассветом
-Панюшкин, Семенов, Горвиц — на процедуры. Сегодня на выписку кто? Морозов? Николай Николаевич, сегодня выписываетесь? — металлический голос постовой Ани вдруг потеплел.
А она очень даже милая, когда улыбается. У нее гладко зачесанные волосы, собранные на затылке в стильный пучок, а может, короткая стрижка. У нее худощавое правильное лицо с непроницаемыми светлыми глазами. Губы строго подобраны, брови надменно приподняты. А улыбнется — сразу становится милой и беззащитной. Становится Галей!
-Ваши документы сейчас будут готовы. За вами жена приедет? Я передам жене.
-Хорошо, Аня. Спасибо вам за все.
-Не за что, — при этих словах Аня слегка улыбнулась и, наверно, дернула жестким плечом, голос чуть качнулся.
-Ну что, Николаич, домой?
-Да, господа-товарищи, спасибо за компанию, за помощь…
-Да ладно, да что, Николаич. Ты давай, это, молодцом, хвост пистолетом! — Миша сильно потряс его руку. Рука была большая, веселая и твердая, как кирпич.
Вслед за Мишей подошли и остальные соседи. Старик Рыбаков бережно подержал руку Николая своими корявыми сухими пальцами:
-Будь здоров, будь здоров, всякого тебе… чтоб было…
-И тебе, Петрович, того же.
Толстая потная лапушка Иосифа Михайловича помялась о ладонь Николая и высокий голос пропел:
-Николай Николаевич, вы изуми-ительный человек, я очень, о-очень вас уважаю. Если вам что-нибудь, когда-нибудь понадобится, может, квартиру продать, вот вам моя визитка. Звоните, сокол мой, звоните!
-Спасибо, Иосиф Михайлович, очень тронут.
-И ради всего святого, не стесняйтесь, в любых затруднительных случаях, в любой ситуации я постараюсь помочь, чем смогу…
-Спасибо, Иосиф Михайлович…
-Вы меня, сокол мой, простите, меня вызвали на процедуры, не могу долее задерживаться. Всех благ вам, супруге вашей, Галине Анатольевне, мой нижайший поклон…
-Спасибо…
-Прекрасной, прекрасной души женщина! Вашей изумительной теще передайте мое искреннее восхищение…
-Спа…
-Как ее имя-отчество?
-Альби…
-Ах, да, да, Альбина Викторовна… Альбина Викторовна! Прекрасное, прекрасное имя!
Иосиф Михайлович не мог остановиться. Он, наверно, слегка призакрыл печальные черные глаза, любовно выводя свой речитатив. Но с порога гневно лязгнул Анин голос:
-Горвиц, я вызвала вас на процедуры!
-Ах, ах, простите, Анечка, простите! Николай Николаевич, приходится, видите ли… – и, аккуратно охая, Иосиф Михайлович покатился к двери.
Оставшись один, Николай вдруг почувствовал томительное волнение и усмехнулся. Когда он в последний раз так волновался? В тот самый день?.. Нет, он летел по улице, клокоча от ярости, какое там волнение…
Может, на экзаменах волновался? Нисколько. Даже в голову не приходило. Приходил, сдавал, получал свою зачетку и уходил, спокойный, как ведро с водой.
Вот разве что в день свадьбы. Тогда все дрожало внутри так, что дыхание перехватывало. И всякие пустые мелочи добавляли волнения.
То мама скажет вполголоса: «Только не споткнитесь там — плохая примета»
То Альбина Викторовна сморщит точеный носик: «Что за галстук, Коля! Галина, что ли, выбирала?»
То Андрей, Колин свидетель, еще стройный, еще гладко побритый, взъерошит буйную шевелюру и восхищенно промычит: «Ы-ых, Галя!..»
А Галя особенно волновала. Она была совсем чужая. Завитая, подкрашенная, разубранная, она была похожа на картинку из детской книжки про принцесс. Галя — не Галя, Бог ее знает, кто такая. Возьмет сейчас и скажет: «А где твой белый конь? Нет белого коня? Не пойду замуж!» Но обошлось!..
Ну а сейчас-то что за волнения такие?
Он встал, прошелся по комнате, с удовольствием отмечая, что все здесь запомнил. Вот еще два шага — и раковина умывальника. Шаг влево — дверь. Теперь обратно.
На лицо легло теплое дыхание, значит, в палате солнечно. Ближе, ближе, теплее. Где-то здесь подоконник. Вот, пожалуйста, нашел. А теперь домой. Эта койка Мишина, а дальше своя. Пришел и лег.
Завтра он будет дома, один, сидеть и думать, думать, думать. А сейчас думается только о Гале. Деда Толя везет ее на машине. Купил старик машину после своей бельгийской выставки. Ох, не случилось бы чего. Хорошо ли дед машину водит? А движение сейчас какое! Лихачи!
Вот подъезжает Галя к больнице. Выходит из машины, в руках сумка с его одеждой. Она торопится, она знает, как он ее ждет. Поднимается по лестнице. Не споткнулась бы, не упала бы… Страшная вещь, лестница, особенно для слепого.
Вот она тянет на себя тяжелую застекленную дверь на отделение. Идет, идет. Вот!
Захлопали в конце коридора крыльями растревоженные голуби. Это Галя.
Он встал, повернулся к двери. И она вошла.
-Коля, ты меня заждался? — подлетела, обняла и прижалась лицом к груди.
Он с удивлением заметил, что она все такая же маленькая, едва-едва по плечо ему. И сам удивился своему удивлению — с чего бы ей вырасти? Но казалось-то… Чего только слепому не покажется…
Она раздевала его, потом одевала, а он бормотал под нос:
-Да я сам, сам… Ну, носки-то я сам…
-Дома будешь сам. А сейчас дай я быстренько… и пойдем домой.
-Там у Ани нужно документы забрать…
-Забрала…
-К Павлу Семеновичу хорошо бы зайти…
-Зашла… Цветы отнесла…
-В реанимацию бы…
-Я им торт передала…
-А Ане?
-Конфет коробку… Пойдем.
-Присядем на дорожку. Помнишь, баба Катя говорила: «Спасибо этому дому — пойдем к другому»…
-Да…
И пошли. За их спинами больные из других палат негромко переговаривались:
-Смотри…
-Ага, слепой выписывается…
-Да, брат…
-Так-то вот…
Вышли на лестницу. Ох, эти лестницы… Мучительное ощущение пустоты под ногой. А есть ли там ступенька-то? Еще, и еще, и еще, и еще… И без конца…
Воздух посвежел: там впереди выход. Тяжелая дверь под рукой, едва удержал ее. Надо же, как ослаб.
Вышли. Солнце ласкает лицо. Впереди никаких стен и множество звуков. Воздух дрожит от них. Сухо и пыльно шелестят автомобильные шины, дрожат невнятные голоса, висит надсадный городской гул. И опять ступеньки. Ну, этих немного.
-Вот и пришли.
Хлопает дверца машины.
-Коля, Коля, давай руку. Здравствуй, дорогой.
Славный у Гали отец. До чего же приятно, наверно, когда он есть. Притулиться бы сейчас к отцовской груди.
-Сели? Галюша, ничего не забыла? Ну, тогда в путь.
Хрипло взвизгнул мотор, все заколыхалось, легкий толчок. Тронулись, что ли? Движемся или нет?
-Мы сейчас где едем?
-По Светлановскому. Скоро, скоро приедем, Коленька. Сейчас на Энгельса завернем, потом через мост и почти дома.
Как мечталось когда-то о машине, с самого велосипедного детства. Сидишь этак и повелеваешь пространством. Лети, мол, ко мне навстречу, стелись под колеса! Такое ощущение чуда, когда то, что вставало впереди непроницаемой стеной, — лес, высокие луговые травы, массы домов — вдруг почтительно расступались по обе стороны пути. Где-то такое было: море расступилось, открыв дно, и замерло. И двинулись люди по дну морскому, и ушли от погони…
-А сейчас где едем?
-Метро проехали, Мюзик-Холл проезжаем. Сейчас Зоопарк будет.
Как-то один раз ходил туда с классом. Давно, еще в начальной школе. Все покупали там мороженое, и он купил, томясь от своей расточительности.
Потом все хотел с Сашкой пойти, да так и не вышло. Теперь ни одного зверя не увидеть, даже кошку, даже комара кусачего. А там есть еще павильон с тропическими птицами дивной красы. Вот зачем они, интересно, так красивы? Читал, чтобы самок привлекать… Ценительницы какие нашлись. Интеллект у них, что ли? Вкус тонкий? Самке семью надо заводить, а не перьями любоваться.
Зачем же так был прекрасен тот мир?..
Ну, вот опять! Зачем об этом опять?
Автомобиль зафыркал, сбавляя скорость, затем повернул.
-Подъезжаем, что ли?
-Да, милый, приехали.
Ну, вот и дома. Сырая прохлада в подъезде, запах табака на лестнице. Кто-то спускается навстречу и проходит мимо.
-День добрый.
-Здравствуйте, — отзывается Галя.
Кто-то прошел мимо, оглянулся и посмотрел вслед.
Вверх по лестнице идти гораздо легче, особенно если в ритм войти.
-Пришли.
Галя отпирает замок. Шаг, другой — и милый теплый запах дома. Чем это пахнет своим собственным, особенным, в каждом доме? Чем пахнет в своем доме? Супом? Кто же суп не варит. Пирогами? Кстати, почему пахнет мамиными пирогами? Мама здесь?
-Коленька, сыночек… — мама обнимает, прижимает к себе и дрожит, дрожит…
Где-то рядом Саша, невидимый, безмолвный. Николай протягивает руку в сторону и находит его плечо.
-Саша?..
-Папа…
-Ему нужно отдохнуть, — тревожится Галя, — Коля, тебе нужно отдохнуть.
-Да, отдохнуть, пожалуй… — соглашается он. Теперь надо быть послушным.
-Пойдем. Кровать приготовлена, ляжешь.
-Только я сам. Мы договорились? Здесь я сам… А вы все сидите!
-Позови, если нужно. Может, тебе сразу поесть принести сюда?
-Нет, потом. Отдохну…
-Ну ладно.
Ну, вот и один.
Теперь встали и пошли по часовой стрелке.
Кровать, кровать, кончилась кровать…
Тут что? Стул. Присядем и вспомним. Рядом должна быть дверь. Вот она, есть, никто не унес.
Дальше должен быть угол. Потом стена с китайским тростниковым ковриком и платяной шкаф.
Дай Бог память… Шесть полок. Три полки больших и три выдвижных ящика внизу. Шкафом отдельно будем заниматься, когда мимо будем проходить.
Встали и в путь. Угол есть. Тростниковый коврик. Он темно-зеленый, а на нем лимонные рыбы, их было приятно видеть утром с кровати. Такие были свежие, весеннего цвета.
Шкаф-развалюшка, старенький, скрипучий Лешин шкаф. Галя не хотела тратиться на новый, а можно было бы купить. Но она так привыкает к вещам. Как к людям.
Откроем визгливую дверцу. Здесь тонкое, скользкое, Галино. А здесь его, мягкое, хлопчатобумажное: трусы, майки, футболки, пижамы. Ага, вот она любимая, фланелевая, в серьезную такую полоску, серую и бурую. Трусы где? Есть. Носки? Нашел.
Поехали дальше. Зеркало. Ну и как же мы нынче выглядим? Хорош! Скорчил себе гримасу, так что кожа на щеках заболела, и пошел дальше.
Никола Морозов дозором обходит владенья свои…
Читайте полностью Книга 1.