Глава из романа «Слепые и прозревшие»
Однажды вечером в сентябре позвонила по телефону незнакомая женщина. Она назвала себя дедушкиной соседкой по лестничной клетке и раздраженно заявила Галиной маме:
-Голубушка, ваш отец нам по ночам спать не дает. Орет и в стену бухает. Я вызвала ему врача на завтра. Врач будет после трех часов, а вы уж будьте так любезны, подъезжайте к тому времени. Сидеть с ним за вас я не собираюсь.
-Допился! — мама, повесив трубку, стукнула кулаком по столу. — Что за наказание! Да я никак не могу завтра к нему ехать. К нам в лабораторию французская делегация придет. Ну, откуда эта соседка мой телефон узнала? Откуда, а?
Мама долго ходила по комнатам, то хватаясь за голову, то громко хрустя пальцами, то шепотом ругаясь. Потом бросилась к телефону и долго звонила папе, но так и не дозвонилась. Телефон был занят.
-Со своими натурщицами не может наговориться, — зло прошипела мама, бросая трубку.
И вдруг ее осенило:
-Галя, а может, ты справишься? Съезди-ка после уроков. Ты же помнишь, как мы ехали? Я тебе все напишу и нарисую. Съезди к нему и подожди врача. Попроси все записать на бумажке, а то перезабудешь и напутаешь. А вечером мне дашь эту бумажку и все рецепты. Все поняла? Справишься?
-Справлюсь, — с готовностью кивнула Галя, радуясь, что может быть иногда чем-то полезной.
Но потом, вспомнив в деталях последнюю встречу с дедушкой, она испугалась и заснула поздно с тоскливым предчувствием.
Назавтра чем ближе подходила она к дому деда, тем тяжелее было на сердце. Около двери Галя остановилась, собралась с духом, подумала про себя: «Помоги мне». И позвонила.
За дверью было тихо. Несколько минут Галя звонила без результата, потом изо всех сил стукнула в дверь кулаком. Дверь покачнулась и слегка отошла — она оказалась незапертой.
Галя вошла и пошатнулась. Уже у входной двери стоял ядовитый запах общественной уборной. Растерянная и испуганная, Галя заглянула в комнату и тут же услышала слабый голос.
-А-а? Та… мара, Тамара.. Я тут..
Перед Галиными глазами поплыли круги. Она вцепилась в косяк.
Дед лежал на полу недалеко от стола. Кроме грязной задравшейся майки на нем ничего не было. Он беспомощно сучил тонкими, бессильными руками и ногами по полу, пытаясь встать на четвереньки. Под ним была давнишняя, уже подсыхающая зловонная лужа. Возле разбитого окна валялись на полу стекла. Но даже прохладный воздух с улицы не разгонял комнатного смрада. Только летели в дыру последние, наверно, во всем городе, уже засыпающие мухи и блаженствовали на темной куче на полу, на обгаженных бурых кальсонах.
Первым движением Гали был рывок к двери. Домой! Скорее! И забыть!
А как же врач? Войдет она в белом халате, такая чистая вся, несущая одним обликом своим исцеление, и увидит загаженный пол и копошащегося на нем голого зловонного старика.
Галя тихо вскрикнула от стыда и схватила себя за тонкие волосы — крепко, чтобы больно было.
Она научилась этому после больницы — спасаться от боли души болью тела. Это возвращало ее на землю в те страшные минуты, когда хотелось эту землю оставить навеки.
И сейчас, вцепившись в свои волосы, она смогла прийти в себя и осознать, что пути назад у нее нет. Последний раз жалобно вздохнула про себя: «Где Ты? Со мной ли Ты?» И тут же на ее вздох откликнулся из комнаты дед тонким незнакомым голосом:
-Та… Та… ма-а-ара…
И Галя отчаянно, как в пропасть, шагнула в комнату.
Изредка пощипывая себя за руку, чтобы больше не пугаться, Галя собралась с мыслями, повернула на кухню, поставила на огонь чайник, лихорадочно отмыла липкую закопченную кастрюлю, набрала воды, разбавив кипятком. Потом пошарила в ванной в поисках мыла и нашла какой-то серый огрызок, сняла с веревки пахнущее плесенью полотенце и вернулась к деду.
На пороге комнаты опять глубоко вздохнула: «Помоги…» — и опять в пропасть головой.
От прикосновения к лицу смоченного в мыльной воде полотенца дед зажмурился и закряхтел не то от удовольствия, не то от удивления. Потом задрыгал, как маленький, руками и ногами, пытаясь переползти на сухое место. Галя, надрываясь, перетащила его под мышки к дивану и приступила к ногам.
Содрогаясь от ужаса, она обтирала костлявые ноги полотенцем, поднимаясь все выше к покрытым бурой коркой ягодицам и мохнатому паху. Вода в кастрюле быстро чернела, Галя сменяла ее раз, другой, третий. И делала свое тяжкое дело. Наконец, другим полотенцем из шкафа, почище, вытерла деда насухо и кое-как натянула на него найденные в том же шкафу черные сатиновые трусы.
Впереди было самое сложное. Упираясь в пол ногами, навалившись на деда всем телом, она приподняла его до сидячего положения и прислонила к дивану. Теперь можно было сменить на нем майку.
Дед ошарашенно оглядывался, будто не узнавая свою комнату в таком ракурсе, цеплялся сухими пальцами за Галю и бормотал:
-Тамарка, ты тут?.. Я тут…
Галя не удивилась своему новому имени, как будто с ним и родилась. Она осторожно оторвала от себя руки деда и бросилась на кухню. Мусорное ведро было наполнено до краев. Его недра давно высохли и потеряли запах, а сверху вырос газончик кустистой серо-бурой плесени. Пошарив по углам, Галя нашла несколько старых газет. Одну из них Галя развернула в руках и вот так, с газетой наперевес, двинулась к страшной куче на полу. Сонные мухи лениво сползали с нее под Галиными руками. Не дыша и глядя в сторону, Галя забрала газетой всю эту кучу, положила сверху на плесневый газончик и бросилась с этим ведром вниз по лестнице.
Никто не встретился! Вот счастье-то!
После нескольких неудачных попыток вытряхнуть из ведра содержимое, Галя оставила ведро на помойке и кинулась обратно.
К двери подбежала вовремя. Врач уже стояла на площадке и испуганно заглядывала в незакрытую Галей дверь.
Пока Галя бегала на помойку, дед опять съехал на пол и опять сучил руками и ногами, пытаясь подняться.
Врач у дверей тихо охнула. Галя проскользнула мимо нее.
В глазах темнело от стыда за постельное белье, которым она на глазах у врачихи застилала диван.
Но та, ни слова не говоря, подошла и включилась в работу. Молча, не глядя друг на друга, обе подхватили деда и кое-как, подпирая снизу, втащили на диван. Затем, тяжело дыша, сели.
-Давно он в таком состоянии? – спросила, наконец, врач, глядя на деда, с бессмысленной улыбкой ощупывающего подушку.
Галя пожала плечами, не в силах говорить.
-Он один живет?
Галя кивнула.
Врач развела руками.
-Я направлю к нему психиатра, больше ничем помочь не могу.
Галя выдавила из себя:
-На бумажке напишите… Мама просила…
Прощаясь, врач кивнула Гале:
-Ты же сама понимаешь, его нельзя одного надолго оставлять.
Пока Галя прощалась с врачом и собиралась с мыслями, дед незаметно задремал. Он лежал на относительно чистом белье и странно не соответствовал этому цивилизованному дивану своим щетинистым серым лицом, на котором Галя только размазала грязь. Весь-то он был как на черно-белом снимке, ненастоящий, с резкими черными тенями возле глаз.
И тут Галя сообразила, что дед, наверно, давно не ел. Пошарив на кухне, она нашла там только пустые бутылки. Ничего, похожего на еду. Значит, ничем больше она помочь деду не могла: даже денег у нее осталось только на проезд. И хлеба не купить.
И закрывая за собой дверь дедовой квартиры найденным на полу ключом, она чувствовала себя жестокой предательницей, обрекающей несчастного на голодную смерть.
Вечером, прочитав записку врача, мама вскинула соболиные брови:
-Этого еще не хватало! Мне отпуск, что ли, брать за свой счет? Или вообще уволиться? Я не понимаю! Они там думают, что это так просто!
-Мама, — потрясенно прошептала Галя, — он не может один… ему плохо…
-О-о-о, ему плохо… Ему всю жизнь плохо!.. Вот если я поставлю под удар работу всей лаборатории — это действительно будет катастрофа!
Мама возмущенно металась по квартире и фыркала. У Гали звенело в ушах, и свет люстры томительно темнел. Что-то распирало ее изнутри, вскипало, переливалось и выплескивалось так, что невозможно было дышать.
-Мама!.. Мама!..
-Что мама!
-Там же… написано!..- Галя крепко схватила маму за руку, чтобы остановить ее метания и заглянуть в лицо.
-Что ты вцепилась! Это что еще? Ты понимаешь, что такое работа? Ничего ты не понимаешь! Привыкла на всем готовом!.. Все только о себе!..
И тогда Галя, спасаясь от того страшного, что рвалось из нее, громко протяжно закричала и впилась зубами в мамин рукав.
Прикосновение холодного мокрого полотенца привело ее в чувство и напомнило о том полотенце, которым она обтирала деда. После сильного приступа рвоты, Галя, наконец, смогла открыть глаза.
Мама, всхлипывая, причитала, растирая Галины бесчувственные пальцы:
-Ну что это!.. Ну почему вечно все на меня!.. И все сразу, как сговорились… Что я буду делать с этой психопаткой!.. Прирежет меня когда-нибудь…
Галя слушала, приходила в себя и осознавала: это конец. Потому что нет конечнее конца, чем безумие!
А оно уже близко!.. И чтобы увидеть его воочию, Галя раскрыла глаза пошире.
Увидев, что она очнулась, мама совсем расплакалась и ушла в ванную. Там она долго фыркала и плескала водой.
А Галя напряженно вспоминала. Конечно, все эти обмороки, все эти неуправляемые фантазии, эта неспособность к точным наукам — все это безумие. И сколько раз она в прошлом говорила себе: схожу с ума. А поверила только сейчас.
Сколько же осталось в ней разума? Насколько его хватит? Конечно, ненадолго.
Так пусть хоть польза будет от этого остатка.
Да, вот теперь все встало на свои места. И незачем тревожить маму. Мамина работа нужна всему миру. А Галя учиться все равно не сможет — без толку.
И чем быстрее Галя из этого мира уйдет туда, где ей нужно быть, в больнице, — в больнице! вспомнила она с удовольствием — тем лучше для всех и для нее самой. Вот как хорошо сложилось.
И в первый раз в жизни Галя почувствовала себя свободной от страха за свою жизнь.
Улыбнулась она своему Спутнику печально: такая, безумная, я не нужна тебе, правда? — Неправда! — услышала она внутри себя, но не поверила, улыбнулась еще печальнее и выключила ночник.
Утром она проснулась очень рано и сразу с удовольствием почувствовала себя чужой, незнакомой, холодной и жесткой. «Это начинается раздвоение личности», — деловито отметила себе мимоходом.
Новая личность была молодец! Бесшумно и точно двигаясь по комнатам, она собрала в большую сумку и в портфель, освобожденный от всего школьного, старые ветхие простыни, полотенца, еще какое-то старье тряпье и два куска мыла. Не звякнув ни разу, вытащила из кладовки старое ведро.
Новая личность действовала так разумно и быстро, будто всю ночь не спала, а составляла план действий.
Лишь на секунду Галя остановилась. Но затем все так же холодно и решительно вынула из маминой сумочки кошелек. Сколько взять? Сразу много не надо. Взяла десятку и так же неторопливо, не тревожась, убрала кошелек на место.
Из своей комнаты выглянула мама и сонно заморгала глазами:
-Ты уже встала, что ли? Почему так рано?
-Я сегодня должна пойти пораньше,- проговорила Галя и довольно улыбнулась внутри себя: не соврала ничуть.
За завтраком мама поглядывала на Галю удивленно. Ее дочь съела бутерброд и взялась за другой, с любительской колбасой, которую раньше в рот не брала. Мама не знала, что перед ней уже не Галя, а Та, Которой Нужно Много Сил.
Улучив момент, когда мама ушла одеваться, Галя ловко вытащила из своей комнаты туго набитую сумку и портфель, выскользнула за дверь и крикнула с лестницы: «Я пошла»
Она шла мимо только что открывшихся магазинов и покупала там еду, пока хватало сил нести. До дедовой квартиры доплелась уже едва дыша.
Дед смирно лежал на диване и во все глаза смотрел на хлопочущую Галю. Увидев чашку чая с булкой, он затрясся и забормотал что-то от удовольствия. Но руки его не слушались, даже бутерброд схватить не смог и все ел из Галиных рук.
Он широко открывал рот, пережевывал, громко глотал, посапывал, опять глотал. Его серая лысина покрылась потом от усердия. Съев яичко всмятку, дед совсем утомился и чуть не уснул сидя.
Галя уложила его на подушку, укрыла, и он тут же начал похрапывать, открыв обросший металлически блестящей щетиной рот.
Галя с незнакомой для себя нежностью погладила его лысую голову и занялась делами. Она не раздумывала, она знала, с чего начать, чем продолжить и чем закончить. Потому что она была уже не Галя, а Та, Которой Незачем Себя Жалеть.
Поставила вариться бульон, развела в ведре горсть сухой хлорки, мимоходом впомнив, что мама, кажется, при этом надевала резиновые перчатки. И только ожесточенно оттирая в мыльной пене черное вонючее белье, найденное в недрах полупустого шкафа, Галя догадалась, что перчатки-то ей были нужны. Кожу на пальцах жестоко щипало, но Та, Которая… переносила эту боль легко, как не свою.
«Есть ли у него швабра?» — планировала Галя свою дальнейшую работу. Швабра отыскалась.
Щурясь от боли в пальцах, Галя ополаскивала тряпку в растворе хлорки, наворачивала на швабру и терла полы, уничтожая удушливый запах испражнений.
Паркетный пол подсыхал, белел. Галя принюхивалась, как ищейка, к его деревянным елочкам и терла опять.
Потом, подняв голову, она встретилась взглядом с проснувшимся дедом. Он следил за ее движениями с младенческим любопытством. Увидев ее глаза, потянулся к ней обеими руками:
-Та…мка… марка, я ту…та…
Галя догадливо откинула одеяло. Конечно, опять простыня мокрая, да деда еще и пропоносило. Охнула тоскливо. Не догадалась вчера что-нибудь подстелить под простыню. Клеенку бы, полиэтилена кусок. Поискала в чулане и выгребла слипшийся ком пластиковых пакетов.
Изрядно повертев деда с боку на бок, чтобы подпихнуть под него пакеты и чистую простыню, Галя почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Она уткнулась лицом в колючие дедовы колени, послушала знакомый пронзительный звон в ушах и вдруг сказала себе чужим голосом: сейчас же вернись, что за глупости.
Зеленый искрящийся туман растаял, звон утих. На Галю с прежним невинным интересом смотрел дед.
Галя вдруг почувствовала, что ему очень хорошо, он доволен, хотя и голодноват, и ей самой вдруг стало весело.
Укрыв деда, она двинулась на кухню. Дед тревожно зашевелился и что-то залопотал.
Кусок мяса в кастрюльке стал мягким. Галя нарезала картошки, овощей, заправила бульон лапшой. Поставила вариться кашу, беспокойно слушая тоскливые завывания деда с дивана.
Галю с тарелкой он встретил улыбкой. Опять забормотал что-то, задвигал руками и ногами, пытаясь сесть на диване. Ел захлебываясь, жмурясь, широко-широко открывая рот. Глядя на него, Галя напомнила себе: «Пора поесть», и когда он, сытый, опять уснул, добросовестно накормила на кухне и себя. Съела даже тарелку каши, которую не переносила еще с того памятного дня в детском саду.
Съела. Подумала: «Прилечь бы где-нибудь». Но тут радио на кухне, постоянно что-то мурлыкавшее, вдруг пискнуло, и диктор произнес трагическим полушепотом: «Московское время семнадцать часов»
Галя вскочила. Ей нужно быть дома до маминого прихода!
Сунула скорее недоеденное в холодильник — и домой!
Вернувшись в свою квартиру, прошлась по комнатам с недоумением. Смазала каким-то маминым кремом саднящие пальцы и улеглась спать, потому что в этих стенах ей больше делать было нечего.
Мама потрогала ее лоб. Тревожно спросила:
-Ты уже спишь? Почему так рано?
-Ничего… голова болит, — пробормотала Галя и велела себе заснуть опять.
Так потекли дни. Мама уже привыкла к тому, что Галя рано встает и рано уходит из дома. Кажется, новая собранная, суровая и деловитая Галя нравилась маме все больше.
Знала бы мама, что Галин портфель набит не учебниками, а всякими необходимыми в хозяйстве вещами. Это были то домашние тапочки, то старый халатик для уборки, то куски мыла, то стиральный порошок и резиновые перчатки.
Труднее всего было унести из дома судно, найденное в кладовке. Галя чуть не надорвалась, заталкиваясь с ним в переполненный утренний трамвай. Но зато теперь дело пошло на лад. Стирки сразу стало меньше, а въедливый запах совсем выветрился из комнаты.
Участковый врач не забыла о Гале и прислала психиатра. Молодой парень с черной бородкой и шалыми глазами тщетно пытался привлечь к себе внимание деда. Дед упорно не замечал его, не останавливал на нем туманного взора, не отвечал на вопросы. Он только заглядывал Гале в лицо и бормотал свое:
-Тама-арка… Тамар… я, а-а-а, ага…
Безуспешно поколдовав над делом, врач подробно расспросил Галю, в каком состоянии она его нашла, чем он болел раньше и лихо застрочил в карте.
-Вас Тамара зовут? – уточнил он мимоходом.
-Нет.
-А Тамара это кто?
-Его жена. Она очень давно умерла.
-Та-ак, — доктор еще черканул в карте.
Потом вдруг вонзил в Галю блестящие глаза.
-А других родных у него нет, что ли, кроме вас? Ухаживать некому?
Галя жестко отразила его нападение:
-Родные есть. Но ухаживать буду я.
-Та-а-ак, — протянул доктор совсем весело и опять углубился в карту.
-Пишу для вас рецепты, — проговорил он, наконец, не поднимая головы. – Это для вашего дедушки. Вот эти будут розовые – их четыре раза в день. Эти, желтенькие, два раза, утром и вечером. А эти, белые, на ночь, чтобы спокойно спал до утра. Посмотрим, что получится. Может, результат какой и будет. Но ненадолго.
-С ним что? – сурово спросила Галя.
-Что-что… склеротические явления на почве застарелого алкоголизма. Ну-ка, — врач еще раз повертел дедову голову, засматривая в глаза, — может, и инсультик у него был, о-очень возможно. В общем, пусть ваши родители, — есть, наверно, родители? – пусть собирают документы, я написал какие. Пробуйте устроить в дом хроников. Хотя и очередища туда! – лихо подмигнул он Гале.
Потом потряс в воздухе другой бумажкой:
-А вот это для вас – витаминчики. Принимайте обязательно: не нравятся мне ваши глаза.
Встал со стула. Похлопал деда по колену:
-Виктор Игнатьевич, до свидания. Скоро еще загляну.
Потом, как взрослой, пожал руку Гале.
Докторские таблетки помогли деду на удивление быстро. За два-три дня он так окреп, что мог теперь сам управляться с ложкой и доносил по назначению кусок хлеба. Галя расстилала на его коленях старые полотенца и обвязывала вокруг шеи тряпочки — и дед с жадностью кушал. Много кормить его оказалось нельзя — начиналась рвота. Но если понемножку, то все сходило благополучно.
К нему вернулся дар речи, и он теперь сам разумно и осмысленно просился на горшок.
-Тама-арка-а! — зычно кричал он с дивана. — Парашу неси!
Оправившись, дед становился совсем веселым. Галя уходила на кухню мыть посуду, а для деда включала радио погромче. Веселым песням он даже вроде как подпевал, а когда начинались новости, начинал с умным видом что-то бормотать, шевеля перед лицом худыми пальцами.
Навозившись с посудой и стиркой, Галя присаживалась к нему на диван отдохнуть. Дед расплывался в улыбке, брал обеими руками Галину тощенькую ладонь, ласково похлопывал и тянул:
-Тама-а-арка!.. Ох ты, Тама-а-арка какая… Ты не уходи-и-и, а?..
-Не могу, — устало улыбалась ему Галя в ответ, — мне надо домой, мама будет беспокоиться.
-А-а-а? Ма-а-ама? Да ну-у-у!.. — отмахивался дед, не веря то ли в мамино беспокойство, то ли в само ее существование.
А потом тревожно засматривал в Галино лицо:
-А придешь? Придешь? Ты приходи, Тамарка, приходи… А-а-а?.. Слышь… Шкаф открой, там наверху-то… возьми себе… конфеток купишь… или платочек купишь…
-Хорошо, хорошо, спасибо, — Галя подходила к шкафу и делала вид, что берет с верхней полки деньги, — спасибо тебе.
На самом деле деньги она нашла уже давно и тратила их на еду для деда — не все же из маминого кошелька таскать.
-Ты смотри, меня не бросай, Тамарка… Я же тебя не бросил, — голос деда начинал дрожать, а глаза слезиться, — я же тебя на квартиру себе забрал, прислугой оформил… А уж какая ты прислуга… все лежала только… А я не бросил…
Дед причитал и причитал, а Галя раскладывала на блюдечке таблетки: розовую, желтенькую и беленькую. Он покорно глотал их одну за другой, потом неуклюже, как дрессированный медведь поднимал тощие мохнатые ноги, чтобы Галя подпихнула судно.
-Ну вот, — подходила Галя к нему, уже одевшись, — теперь спи. Спи.
Она целовала его в лоб, и дед закрывал глаза.
Психиатр, придя еще раз, был очень доволен. Дед принял его, как родного, бодро жал руку, отвечал на вопросы невпопад, но зато весело посмеиваясь. Долго рассказывал доктору анекдот, на середине застрял, но доктор все равно смеялся и хвалил деда. На радостях дед расшумелся и никак не мог остановиться, так что доктору пришлось уйти на кухню, чтобы заполнить все свои бумажки.
-Ай да дедка! Ай да забавник! — качал он головой. — А лексикончик у него занятный…. Где он работал?
Галя нехотя ответила. Психиатр уставился на нее с интересом:
-Лекции? По научному атеизму?.. Какая прелесть! Ну, а до этого? Скажем, в молодости?
Она пожала плечами, глядя в сторону, и спросила в свою очередь:
-Ему теперь лучше?
-Это ненадолго, — врач кивнул, став серьезным. — Я поставил вашего деда на очередь, нужно только заявление. Справки-то собираете? Ну, давайте, хоть сами напишите, сейчас продиктую.
Дней через пять характер деда изменился к худшему. Теперь он встречал Галю, сидя на диване, спустив ноги на пол, будто намереваясь встать, и зло кричал:
-Где шаталась, сука?
Обида постояла где-то на пороге души, но Галя, закрытая на сотню замков, только усмехнулась в лицо своей обиде и молча взялась на обычную свою работу на кухне.
Дед капризничал, орал ей из комнаты:
-Куда пошла? Куда? Я сказал, чтоб здесь сидела! Слышала, нет? Черномазая…
Дальше шло неприличное. Галя стирала, прислушиваясь с холодным любопытством, пытаясь уловить смысл того или иного замысловатого оборота. Не уловив, не печалилась — уловив, морщилась.
Дед стал придирчив к еде. Не сразу Галя приноровилась к его новым манерам, и пришлось купить еще пару тарелок.
-Чего несешь? Кашу, что ли? Сама жри! Почему мяса в щах не было? Только подойди с кашей, башку разобью!
Накричавшись, дед затихал и с аппетитом съедал кашу. Затем фантазия его делала новый виток:
-Почему вина нет? Вина давай! Ах ты!… Я ее пою-кормлю, а она мне!..
Галя хладнокровно подметала и подтирала замызганный пол, а дед потрясал худыми серыми кулачками. Потом переключатель у него в голове щелкал в очередной раз, дед чувствовал себя уже пьяным и искал новых удовольствий.
-Иди сюда ко мне, Тама-а-арка, ко мне!.. Душенька моя черномазенькая, черноглазенькая, — ворковал он утробно.
В первый раз Галя имела неосторожность подсесть к нему на диван. Дед вдруг с неожиданной ловкостью цапнул ее за платье, рванул к себе и, тяжело сопя, полез к трусам. Галя с большим трудом отодрала от себя его скрюченные жесткие пальцы, убежала на кухню и там всплакнула колючими слезами.
Впредь она вела себя осторожнее: отсиживалась на кухне и выжидала. Дед плаксиво причитал, то уговаривая пожалеть его, одинокого, то суля какие-то несметные суммы. А то начинал расписывать в деталях любовные радости:
-Помнишь, Тамарка, как я тебя…
Голос его дрожал, язык заплетался. Галя как будто сквозь стенку видела омерзительную улыбку на его лице и пену, пузырящуюся на губах.
От сладострастия дед опять возвращался к гневу:
-Вражья морррда! — громыхал он. — Отца, вражину грузинскую, расстреляли, и тебя расстреляем! Советская власть не прощает! Она врагов народа — к ногтю!.. Хлоп — и нету!.. Завтра же тебя в барак верну — на что мне такая дубина черномазая!.. Другую возьму!..
Наконец, голос его слабел, мягчал, слова становились невнятными, расплывались во всхлипах. Выждав еще немного, Галя подходила к деду с чаем и лекарствами. Он обессилевший, послушно глотал. Теперь она безбоязненно садилась с ним рядом, гладила по голове и утирала ему слезы, пока он не погружался в дремоту.
После одного особенно бурного припадка он сник навсегда. Теперь лежал, бестолково глядя в потолок, и ни на что не откликался. Только пальцы его шевелились, собирая одеяло к груди в большой ком. Галя, с трудом его приподняв, совала в открытый рот ложку, но все падало обратно. Даже кашу дед не сразу догадывался проглотить. Опять началась бесконечная стирка простынь. Опять в квартире безобразно запахло. Галя изнемогала.
Пришедший с очередным визитом психиатр покачал головой:
-Я же говорил… Что у вас со справками? Еще не собрали? И что думаете теперь делать?
Он безуспешно пощелкал пальцами перед дедовым лицом, потом пощупал его руки, прошелся по опухшим в лодыжках ногам.
-Может, уже и незачем… Послушайте, здесь обязательно должны быть ваши родители. Это же безобразие!
Октябрь уже перевалил на вторую половину. Галя выходила из дома в темноте, быстро шагала по облетающим листьям, по мокро хлюпающему асфальту. Ей нравилась ее утренняя дорога. На душе было спокойно.
Вечерняя дорога домой была страшнее. Гале трудно было отходить от дедова дома все дальше и дальше. Ее место было Там, возле него.
По дороге домой от трамвайной остановки она летела стремительным шагом, почти бежала. Лицо она опускала низко-низко, боясь попасться на глаза одноклассникам, и готова была в любую минуту нырнуть в любой попавшийся подъезд. Только захлопнув за собой дверь квартиры, Галя переводила дыхание и осторожно сдвигала с рычага трубку телефона, так, чтобы мама не заметила.
Особенно трудно было исчезать из дома в выходные. Давно уже иссякли всяческие дни рождения подруг, культпоходы в театры и разные общественные поручения. К счастью, мама сама редко бывала в выходные дома, сидела в каких-то читальных залах.
Но катастрофа давно должна была уже разразиться.
В одно из воскресений Альбина Викторовна, вернувшись из читального зала, встретила у двери классного руководителя. И с ужасом узнала, что Галя уже месяц не ходит в школу, не подходит к телефону. И никто в классе не знает, что с ней.
До самого прихода Гали Альбина Викторовна просидела у окна. Ей было так страшно, что не было сил злиться.
Щелкнул замок. Вошла Галя.
Обернувшись, мама произнесла как можно безразличнее:
-Здравствуй. Где была сегодня?
-В кино, — ответила Галя, роясь в портфеле.
-Что смотрела?
-«Трактир на Пятницкой»… — вспомнила Галя афишу по пути.
-Понравилось?
-Так себе… ничего…
Они больше не разговаривали. Но они вообще мало разговаривали друг с другом.
Говорило только Галино сердце: надсадно ныло весь вечер. Ночью она не смогла заснуть и едва дождалась утра, чтобы выскочить из дома, как ей показалось, незамеченной.
Но тревога не покидала. Взлетев по лестнице, Галя остановилась, растерянная, у двери дедовой квартиры. Кто-то торопливо стучал каблуками за нею следом, и оглушительно пахло мамиными духами.
Мама остановилась перед Галей, и несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Мама отвела глаза первой, и Галя, отперев дверь, прошла на кухню, чтобы разгрузить набитый продуктами портфель.
Когда Галя вошла в комнату, мама стояла над дедом и вглядывалась в его сморщенное бессмысленной улыбкой лицо. Затем резко повернулась и злым дрожащим голосом приказала Гале:
-Отправляйся домой. Я здесь буду…
Галя, едва шевеля губами, произнесла:
-Таблетки на столе. Розовенькие — четыре раза, желтые — два, а белую — на ночь.
-Все! Иди! — резко бросила мама, отворачиваясь от Гали.
В первый раз за этот месяц Галя очутилась дома так рано. Она в тоске ходила по комнатам и стонала от своей ненужности. Вот и кончилось все — а она осталась жива и здорова. И безумия никакого нет. Зачем эти докторские витамины пила, для чего хотела себя сберечь? Кому она теперь нужна?
Намаявшись в пустых комнатах, Галя нащупала у себя в кармане завалявшуюся дедову беленькую таблетку для спокойного сна, проглотила и свернулась клубком на кровати.
Вечером сквозь сон услышала звонок в дверь. Пришла бабушка Кира, ее вызвала мама. Галя, сонно жмурясь, открыла ей и улеглась снова.
Утром она, холодная, неприступная для человеческих чувств, пришла в школу.
В классе уставились на нее:
-Во дает Сироткина! Месяц гуляла!
-Чего ей теперь будет?
-Из школы попрут?
-Не, на второй год оставят!
Классный руководитель холодно процедила:
-Нагулялась? Педсовету будешь рассказывать о своих похождениях.
Галя стояла, сцепив руки за спиной, как приговоренная к расстрелу. На нее устало и недовольно смотрели глаза сорока учителей. Всем хотелось домой, а Галя мешала. Да еще стояла с таким холодным и спокойным лицом. Она понимала, что все на нее за это сердятся, но изменить ничего не могла.
-Почему не пришла мать? Екатерина Сергеевна, вы звонили матери на работу?
-Звонила. У нее отпуск за свой счет.
-Значит, она дома? Звоните домой.
Галя проговорила бесцветным голосом:
-Ее нет дома…
-Куда же она делась?
-Уехала…
-Что там делается в этой семье? — проворчали с задних рядов.
-Так что ж, Галя, объясни нам, почему ты месяц не была в школе?
Галя была готова к этому вопросу. Она должна была просто молчать в ответ. Ничего объяснить было невозможно: ее бы обязательно спросили, почему именно она занялась таким неподходящим для ее возраста делом. А такой вопрос возникнуть не должен. Никогда! Ни у кого!
-Тогда может быть, ты объяснишь, куда ты уходила по утрам? Ведь мать думала, что ты в школе. Галя, где была?
-У… у… родственников…- нерешительно промямлила Галя, пытаясь предугадать следующий вопрос.
-Что делала там?
-Ничего… отдыхала…
Педсовет возмущенно зарокотал.
-Когда устать успела?..
-Наработалась… Они не знают, что значит уставать! Отдых заработать нужно!..
Завуч пристально смотрела Гале в лицо, стараясь пробиться за каменную стену.
-Что же будем делать, Галя? Ты часто собираешься так отдыхать? Когда в следующий раз?
« Когда? Когда? Теперь уж никогда! Его уже не будет!.. Никогда!..» — забилось, забилось внутри Гали, разрушая все возведенные стены.
-Не будет!.. Никогда!..- вдруг вскрикнула она со слезами, перепугав весь педсовет.
Но слезы ее тотчас всех успокоили и умиротворили. Преступник раскаялся — значит, скоро домой.
Дверь осторожно приоткрылась, и в кабинет заглянуло родное лицо бабушки Киры.
-Можно?.. Мне позвонили… Галенька, Галенька, что ты, девочка!…
-Да, да, — заторопилась классный руководитель, — мы вас пригласили, Кира Анатольевна… товарищи, это бабушка…
-Я сейчас отвечу на все ваши вопросы, только Галю отпустите. Ей нужно успокоиться, — вдруг с необычной твердостью произнесла бабушка, отводя Галю за плечи к двери.
Вечером папа привез на такси измученную маму после четырех дней отсутствия. Она, осунувшись, с темными кругами вокруг глаз, жадно ела и всхлипывала. Потом дрожащим голосом заговорила, будто ни к кому не обращаясь. Слезы собирались незаметно у подбородка и капали на скатерть, оставляя серые пятна.
-Ничего не ел… ничего… Все выплевывал… Лекарства ни разу не смогла ему дать. Голову от меня в сторону — и… А из комнаты выйду, кричать начинает… на одной ноте все — а-а-а… Воздуху наберет и — а-а-а!… И не спал нисколько… А сегодня утром вдруг словами начал… Тамарка, кричит, Тамарка… иди сюда… Я к нему… Отец, говорю, это я, Аля… А он на меня и не смотрит, будто нет меня… Голову с подушки поднимает — вот-вот сейчас встанет и пойдет свою Тамару искать… А глаза осмысленные, будто видит ее там, у двери. Часа два кричал без передышки… а потом судороги начались.
Галя слушала и обмирала в тоске и раскаянии. Дед вернулся из своего небытия только затем, чтобы с ней попрощаться, а она не почувствовала, не пришла. Почему она не поехала сразу после педсовета, может быть, успела бы?
Нет, не успела бы — вдруг взметнулось в голове. Она тогда и умер, когда она крикнула в слезах: «Не будет! Никогда!»
………………………………………………………………………………………………………………………………………
А студенты Колиной группы недоумевали все лето и всю осень. На экзамены Ника не пришла. Не появилась и осенью, в списках группы ее уже не было.
-А чего у тебя с ней вышло-то? — допытывались у Коли однокурсники.
-А чего могло выйти-то? Мне такая королевишна по штату не положена! — вдохновенно врал Коля. — Я у нее в гостях залез своей облизанной ложкой в варенье, да и съел сразу полбанки. Генеральше чуть дурно не стало. Вот больше и не приглашают!
Парни хохотали — и верили, и не верили, а девчонки не верили совсем.
-Ох, Морозов, ты темнишь что-то! Может, ребенка ей заделал — и в кусты?
Маме Коля честно обо всем рассказал. Она выслушала с печальным вниманием, потом тихонько спросила:
-Тебе ее не жалко?
-Мама, она без мужа не останется!
-Так-то оно так… А мне жалко…
Весной, перед последним Колиным курсом, они, наконец, получили долгожданную квартиру в Гавани. Переехали, наработались до изнеможения. Как ни старался Коля оградить маму от тяжелых работ, новая квартира дорого ей досталась. Спустя месяц после переезда маму положили в больницу в предынфарктном состоянии.
Пожил Коля с девочками на новой квартире, пока мама поправлялась, и понял, что их надо теперь узнавать заново. Им было уже одиннадцать. И такие высокие, крепкие, симпатичные. И такие приспособленные к жизни и самоуверенные, что даже не по себе стало. Такой ли он был в одиннадцать лет, когда родились девочки? Да, какое там, дите-дитем!
И разные совсем стали. Дашка — душа нараспашку. Что хохотать, что реветь — только так, чтобы стекла дрожали! А Ташка ровная и скрытная. Засмеется — тихонько, а если заплакать — где-нибудь спрячется.
И такие-то обе упрямые! Только Дашка сразу скандалит, если что не по ней, а Таша молча сделает по-своему. «Ох, и трудно маме с ними!» — думал Коля, убеждая девчонок, что кружевные воротнички на школьной форме надо менять даже в мамино отсутствие.
Наконец, мама вернулась немного повеселевшая. Пожалела Колю:
-Бедный мой сынок. Тебе к диплому надо готовиться, а ты с нами возишься.
И уже наедине с Колей, выслушав его жалобы на упрямство сестренок, она вздохнула:
-Да… Опять у меня ничего не вышло… Вот ведь… Все я чего-то хочу — и не выходит. Плохая я все-таки мать. Никудышная.
-Да ты что, мама!
-Да, сынок. Тебя растила, а сама все о другом ребенке думала, которого еще рожу когда-нибудь. Опять родила, опять ращу — и опять не то! И тебе спокойно жить не дала — все без толку, все не то вышло. А еще раз уж не родишь…
-Да что ты себя мучаешь! У них просто возраст такой! Поумнеют! Вот увидишь, все хорошо будет!
Но мама грустно качала головой и растравляла свои старые раны:
-А тебе бы в спорт пойти. Какие у тебя данные были, тренер-то говорил! А может, музыке бы учился. Ты ведь способный, Леша-то говорил!
-А то в балет бы меня отдала, — развеселился Коля. — Бегал бы я сейчас по сцене и красивых тетенек к потолку подкидывал! А ты бы в первом ряду сидела и слезы утирала!
И мама, наконец, рассмеялась вместе с ним.
Читать роман Ольги Грибановой Слепые и прозревшие