Немало упреков прозвучало в литературной критике конца 19 века, да и в советском литературоведении в адрес А.П. Чехова по поводу немотивированного, ничем, как кажется, не обусловленного духовного перерождения главного героя. Что, собственно, такое произошло? Дуэль? Кто только не дрался на дуэли без всяких перерожденческих последствий? Да и закончилась дуэль благополучно — ни капли крови не пролилось! С чего бы герою перерождаться? С чего бы перерождаться его глуповатой и легкомысленной возлюбленной?
Именно эта самая возлюбленная, уже надоевшая герою, женщина, от которой он уже мечтает сбежать, стала поводом для этой дуэли. Именно поводом, а не причиной. Где-то в другом скрывается причина, намекает нам на каждом шагу Чехов.
Но несмотря на это все события так или иначе развиваются вокруг героини повести, сбежавшей от мужа женщины Надежды Федоровны.
Очень интересный, между прочим, вопрос: как сам Чехов, женившийся незадолго до своей смерти, относился к женщинам. Открываются неожиданные вещи.
Чехову 22 года, он студент медицинского факультета Московского университета, будущий врач. Вот письмо старшему брату Александру, яростному противнику женского образования:
«…3. Женщина всегда пассивна. Она родит мясо для пушек. Нигде и никогда она не выше мужчины в политике и социологии. 4. Знания. Бокль говорит, что она дедуктивнее… и т.д. Но я не думаю. Она хороший врач, хороший юрист, но на поприще творчества она гусь. Совершенный организм творит, а женщина ничего еще не создала. Жорж Санд не есть ни Ньютон, ни Шекспир. Она не мыслитель. 5. Но из того, что она еще дура, не следует, что она не будет умницей: природа стремится к равенству. Не следует мешать природе — это неразумно, ибо все то глупо, что бессильно. Нужно помогать природе, как помогает природе человек, создавая головы Ньютонов, головы, приближающиеся к совершенному организму…» (А.П. Чехов. Письма. т.1, стр.65)
Не будем возмущаться по поводу резкости оценки женских способностей молодым Чеховым. Давайте примем во внимание, что женщина действительно веками была только женой своего мужа, матерью своих детей и украшением гостиной. В культурном российском обществе она была воспитана потребителем, а не творцом — не женское дело. И редкие женщины литераторы, женщины художницы и музыканты, и уж совсем уникальные женщины математики и физики, погоды не делали.
Женское образование по сути началось только с отмены крепостного права. Почему? Потому что с образовавшимся новым классом мещан, бывших крестьян, оставивших землю и кинувшихся в города для занятий ремеслом, появились и женщины, их жены и дочери, которые должны были теперь искать в городе работу. Прислуга, кухарка — да, но появилась и потребность общества в грамотных женщинах-работницах.
Итак, молодой Чехов пишет о том, что перед его глазами, и если вдуматься, то достаточно позитивно относится к будущему женского образования. А со временем категоричность Чехова сглаживается в 1886 году в журнале «Осколки» появляется его юмореска «О женщинах». Поводом для создания этого забавного рассказа послужило появление в петербургской печати книги А. Скальковского «О женщинах. Мысли старые и новые». И здесь мы находим отголоски ранних теорий самого Чехова, которые в контексте рассказа воспринимаются юмористически.
Но вот в письме Александру Чехову, написанному в 1889 году, Чехов упрекает брата за его оскорбительное обращение с женой: «Приличие и воспитанность ты считаешь предрассудками, но ведь надо щадить хоть что-нибудь, хоть женскую слабость и детей — щадить хоть поэзию жизни, если с прозой уже покончено. Ни один порядочный муж или любовник не позволит себе говорить с женщиной… грубо, анекдота ради иронизировать постельные отношения… Это развращает женщину и отдаляет ее от Бога, в которого она верит». (А.П. Чехов. Письма. т.III, стр. 1)
Обратили внимание? Оказывается, что для Чехова мужчина не только должен уважать женщину — он еще и в ответе за ее нравственность. Это предположение о такой точке зрения писателя подтверждается целым рядом рассказов Чехова, в которых виновником или одним из виновников падения женщины оказывается ее муж. Например, в рассказах «Живой товар», «В море», «Старость», «Несчастье», «Удав и кролик».
Все это объясняет две из загадок повести. Первая из них та, что возрождение Лаевского начинается не с дуэли и не с ночной грозы накануне этого события. Возрождение начинается с открытия Лаевским измены Надежды Федоровны. Именно с этого момента он начинает понимать неотвратимость своей гибели.
Вот состояние Лаевского непосредственно после вызова фон Корена. Легкий адреналин, даже улучшивший настроение — хоть не скучно. И хотя настроение к ночи упало, но не из-за дуэли — она ведь кончится ничем, он уверен в этом.
И вот состояние Лаевского, вернувшегося домой после встречи в доме Мюридова с Надеждой Федоровной и ее любовником.
И дальше он по косточкам, по деталям разбирает свою жизнь, находя в ней только ложь и грязь. Таким образом, дуэль приобретает оттенок заслуженной кары.
И вторая загадка: реакция во всех отношениях положительного и в высшей степени благоразумного зоолога фон Корена на сообщение об измене Надежды Федоровны. Заметим, что несмотря на все отвращение к Лаевскому, идя на дуэль, фон Корен убивать его действительно не собирался.
Но вот перед самым началом дуэли секундант Шешковский сообщает ему об измене Надежды Федоровны. Из самых лучших побуждений сообщает: Лаевский-то в расстроенных чувствах теперь, руки будут дрожать. Пощадить его, мол, надо. И какова же реакция сурового материалиста, зоолога, совершенно трезво оценивающего суть отношений между мужчиной и женщиной, весьма далекого от примитивного ханжества?
Решение убить Лаевского, как раздавить отвратительное ядовитое насекомое, пришла в голову фон Корену именно в этот момент.
«Возрождение» помешало Лаевскому совершить и другое преступление: бегство от Надежды Федоровны. В контексте повести это действительно выглядит преступлением. Сам Лаевский жалуется доброму доктору Самойленко на то, что невозможно оставить эту женщину одну — она безродная, работать не умеет, денег нет. Ну куда она денется? А ответ-то напрашивается один: по рукам пойдет.
Лаевский это прекрасно сознает, но ожесточенно выпрашивает у Самойленко деньги на дорогу в Петербург. И получает эти деньги. И этот отъезд состоялся бы. Осталась бы Надежда Федоровна здесь одна, без денег, страдающая от приступов малярии, среди людей или брезгующих ее обществом, или глядящих на нее, как на доступную добычу.
Простодушный доктор Самойленко в беседе с зоологом фон Кореном задает ему вопрос о каком-то неведомом зверьке.
Не надо думать, что Самойленко имеет в виду Лаевского — он слишком прост для этого, говорит только то, что думает. А все это говорит Чехов нам, читателям. Нам задает вопрос: нужны ли природе такие зверьки? Нужны ли человечеству такие люди?