Ответ вроде как прост — содержится в самом вопросе. Это поэтическая форма, использованная в романе А.С. Пушкина “Евгений Онегин”. Но и в вопросе, и в ответе непонятность. Что такого особенного в этой поэтической форме? За какие заслуги дали ей особое название по имени главного героя?
Роман состоит из восьми законченных глав. От девятой и десятой остались лишь отрывки и… многоточия. И еще большой вопрос, действительно ли были в замысле Пушкина эти главы. А внутри каждой из восьми пронумерованные элементы из четырнадцати строк. Стихи четырнадцатистрочники. Сонеты?
В творчестве Пушкина настоящих сонетов в классической форме всего три. И в одном из них он практически объясняется в любви к этому стихотворному жанру.
“Размер его стесненный” — заметили? Сонет — настоящая школа для поэта, форма, оттачивающая мастерство. Форма, которая не терпит пустословия, благодаря своей твердости и лаконичности. Извольте уместить свою мысль в 14 строк: поставить вопрос, развить тему и подвести итог!
Так “Евгений Онегин” написан сонетами?
В том-то и дело, что нет. Пушкин создал собственный уникальный вариант сонетной формы.
Давайте разберемся, как он устроен. Возьмем первую строфу первой главы, которую, конечно, все знают из школьной программы: про дядю “честных правил”.
Вот теперь и поищем отличия от классической сонетной формы. На первый взгляд типичный “шекспировский” сонет: три катрена и финальное двустишие. Но рифмовка в классических катренах была одинакова в пределах сонета: параллельная или кольцевая.
А здесь! Первый катрен — перекрестная рифмовка, второй катрен — не свойственная классическому сонету параллельная рифмовка и третий катрен — кольцевая. Зачем Пушкину понадобились такие сложности?
Давайте вспомним, что классический сонет — это законченное произведение. В двух финальных терцетах или в финальном двустишии “шекспировского сонета” итог подведен, мысль завершена. Роман, написанный классическими сонетами, распался бы на отдельно воспринимаемые кусочки.
Всего лишь навсего изменив форму рифмовки, Пушкин создал движение внутри каждой четырнадцатистрочной строфы.
Первый катрен — перекрестная рифмовка. Самая подвижная, заключающая в себе бесконечное движение, подобное человеческим шагам. Левой-правой-левой-правой — и так до бесконечности. С этого движения открывается каждая строфа. Это завязка маленького внутреннего сюжета. Дядя занемог и заставил себя уважать. То есть, умер, на сленге пушкинской эпохи.
А второй катрен с параллельной рифмовкой, самой жесткой, самой статичной. После стремительного движения первого катрена неожиданная остановка. Читатель упирается в незримую преграду, в ключевой образ строфы, и концентрируется на этом образе.
Что происходит в этом катрене? Ракурс восприятия резко меняется — и вот уже перед нами не онегинский дядя, который в романе больше почти и не появится, а сам Онегин: насмешливый до легкого цинизма, остроумный до беспощадности. Вот оно, первое знакомство читателя с героем. Он выскочил из обманного флера первого катрена как арлекин! “Вы думаете, речь пойдет о дяде “самых честных правил”? — посмеивается Пушкин над нами. Нет! Все здесь иллюзия, легкая водевильная игра — кви про кво. И жесткая параллельная рифмовка максимально акцентировала этот странный выход нашего совершенно не романтичного героя.
Движемся дальше. Третий катрен — кольцевая рифмовка, самая эффектная, самая декоративная. Она наполнена движением, но не горизонтальным, из прошлого в будущее, как в перекрестной рифмовке. Здесь движение по вертикали, из глубины. Как будто двустишие распухает изнутри в четверостишие, приобретает почти физически ощутимую объемность.
Что в третьем катрене? Образ беспечного насмешника проявляется новыми деталями, яркими сюжетными картинками, вырастающими из глаголов.
И вдруг хлопок финального двустишия. Переполненный сюжет строфы взорвался язвительным выводом.
Понаблюдайте над текстом романа “Евгений Онегин”. Эти скрытые сюжетные линии вы найдете в каждой строфе. Это гениально найденный Пушкиным инструмент, с помощью которого он поддерживает общий сюжет в постоянном движениии, подстегивает читательское восприятие, придает удивительную динамичность всему обилию лирических отступлений.
Кажется, повторить эту уникальную структуру никому не удалось. Хотя были попытки и у Лермонтова в его ранней забавной поэме “Тамбовская казначейша”, и у поэтов серебряного века. Схема есть — те же 14 строк с той же рифмовкой — но нет внутреннего движения.