Слепые и прозревшие. кн.2. ч.4 Рассвело. гл.5
Альбина Викторовна, грузно переставляя ноги и шумно переводя дыхание, поднималась на четвертый этаж. Какое мучение ходить к Галине в гости! В этих старых домах такие головокружительные лестницы, каждая ступенька будто молотом по голове стучит, и лифта нет. А дочь в гости не дождешься. Удивительно холодный и нечуткий человек! И в кого только она такая?..
Уж, кажется, сын вырос. Муж, хоть и блаженненький стал совсем, но все же не грудной младенец. Могла бы хоть раз-то в неделю к матери заходить. В будни, — ладно, работа, работа, работа, вечная ее работа, тетрадки эти бесконечные…
Ну, в будни и самой Альбины Викторовны дома не бывает. Ей, одинокому человеку, одно спасение — любимая работа, лаборатория, родной коллектив, услужливые аспиранты.
Зато в выходные тоска, просто сил нет. Даже страшно по вечерам одной в трехкомнатной квартире.
В последние годы пришлось много возиться с проблемами Гали и ее несчастненького мужа, вместе с Анатолием возились. Даже подружились вроде. С тех пор Анатолий начал заходить к ней по выходным, и она ему рада. Всю неделю думает, что бы вкусного купить к обеду в воскресенье, и обижается, если он вдруг не заходит.
Ну, что бы не прийти? Что еще делать семидесятилетнему старику одному по выходным? Натурщиц своих писать? Сколько можно-то?
И чего ходить без толку? Взял бы да и переехал к ней, пожили бы вместе — все не одному, все не страшно. Но не самой же предлагать!
А его квартиру, бывшую коммуналку, надо Саше отдать — может, женится скоро, пригодится ему.
Вот тоже, художник называется, на новую квартиру себе не мог заработать, так всю жизнь в этой развалюхе и прожил со своей семьей. Непутевый, непрактичный. Чуть денег подкопит — и сразу ухнет их на какую-нибудь глупость: то на замшелую «Вольву», то на антикварную картину с аукциона, которую негде повесить в его курятнике и приходится везти к Галине.
Но чаще всего, конечно, внучка побаловать: мальчику то, мальчику се! А мальчик выбрал факультет совсем не по средствам. Надо же думать! Отец — инвалид, мать — учительница, едва на еду денег хватает, а сынка — на тебе — в журналистику понесло! А по вечерам он еще где-то на заумных лекциях то в Академии художеств, то в консерватории и, кажется, даже в духовной академии. Ох, прадед его, специалист по научному атеизму, в гробу ворочается!
Привез Анатолий некоторую сумму из Парижа, куда ездил с выставкой, — и вжих! — денег уже нет, подарил внуку музыкальный синтезатор последней модификации, который все умеет, только разве примус не починяет!
Ну, наконец, четвертый этаж! Стоп! В глазах темно!
Альбина Викторовна притулилась к стенке и постояла, держась рукой за голову.
А дверь-то вдруг открылась настежь, и в дверях Николай, сияющий, как ясный месяц!
– Здравствуйте, тещенька!
– Ишь ты, встречаешь меня!.. Здравствуй, зятек!.. Ох, отдышусь…
– Услышал ваши шаги, учуял запах ваших дивных духов.
– Ладно тебе потешаться… Галина дома?
– Повезла свой класс на экскурсию. Она еще часа два-три проканителится.
Вот незадача. Придется с блаженненьким сидеть, дожидаться.
А он уж на кухне хлопочет. Удивительно, как он, слепой, к хозяйству приспособился!
– Тещенька, борщок наливаю. Идите к столу. Борщ сегодня у Гали — сказка!
– Да я вроде обедала… Ну ладно, уговорил…
Даже самой себе не сознается Альбина Викторовна, что ходит к дочери, чтобы вкусно поесть.
Но почему-то сегодня не хочется. Понесла было ко рту ложку… а она вдруг такой тяжестью налилась, что выпала из задрожавшей руки. Головная боль, начавшаяся с утра и замучившая ее на лестнице, вдруг обожгла затылок кипящей волной. Красный, шитый блестками туман поплыл в глазах…
Сквозь этот туман она видела как-то очень близко лицо Николая с его крепко спящими глазами. Звуков почти не различала сквозь жестокий шум в ушах, но, кажется, он спрашивал:
– Что случилось?.. Вам плохо?..
Потом все потеряло ясные очертания, и осталась лишь давящая, мутящая, горячая боль.
Потом красный туман, давящий голову, начал рассеиваться.
Это было так хорошо, что долгое время Альбина Викторовна просто лежала, закрыв глаза, и ничего осознавать не хотела. Потом посвежело в голове, и проснулся интерес к жизни.
Она ощутила на руке, выше локтя, приятную шершавость и скрип застежки-липучки — ей измеряли давление.
Незнакомый женский голос негромко произнес, будто соглашаясь с кем-то:
– Да, конечно, гипертонический криз. Так вы думаете, давление было выше?
– Мне кажется, сейчас оно падает.
Это кто говорит, Николай, что ли?
А женщина разговаривает с ним так, будто Альбины Викторовны здесь и нет, будто мебель она. Ну и ладно. Мебель так мебель…
– Сейчас укол сделаем. Рвота была?
– Да.
–- Это ваша мать?
– Теща. Пришла в гости и вот…
– Вы ей успели что-нибудь дать? Чем давление ей снижали?
– Ничего не давал, лекарств у меня таких нет.
Тело оживало с каждой минутой. Ее перевернули на бок, и кожу на пояснице ожег холод спирта. Затем укол, приятный своей бодрящей остротой. Альбина Викторона приоткрыла глаза.
– Тещенька, — Николай стоял на коленях перед кроватью. Лицо его было очень близко, глаза так ласково смотрели сквозь спящие веки, а голос был такой мягкий, что она завсхлипывала, как маленькая.
– Альбина Викторовна, Альбина Викторовна, вы слышите мой голос? Ответьте мне, — отчетливо и внушительно взывала к ней врач.
– Я слышу… слышу…
Вошла Галя, побелела, села на стул и проговорила хрипло:
–- Мамочка…
– Вы дочь? У вашей матери гипертонический криз. Я пишу направление на госпитализацию. Сейчас свяжусь с больницей…
– Не хочу в больницу!.. — Альбина Викторовна заплакала в голос.
– Мамочка…
– Тещенька…
– Альбина Викторовна, успокойтесь, пожалуйста!.. Гипертония — это не игрушки. Ваше состояние мне очень не нравится.
Но Альбина Викторовна рыдала что было сил. Какой-то темный дикий инстинкт подсказывал ей, что нужно поднажать, а то…
– Галя, Галя, не отдавай меня, я же мать твоя!.. Ты же моя дочь!.. Коленька, дорогой мой, скажи, чтобы меня не надо в больницу!..
– Мамочка, успокойся, успокойся!..
– Альбина Викторовна, да что же вы, как маленькая!..
– Не надо… — Галя умоляюще взглянула на врача, — пусть она здесь… Я сама буду уколы делать, я умею. Не надо ее сейчас!.. Я ее, может, потом уговорю…
– Ну, смотрите… как хотите. Если сами уколы делаете… Выписываю. Это принимать трижды в день по таблетке. Это колоть утром и вечером. Врач будет к вам заходить по возможности ежедневно. Давление есть, чем измерять? Сегодня измеряйте через каждый час. Конечно, если спать не будет. Если резко поднимется — госпитализируем без всяких разговоров! Кушать очень легкое, соли не класть, даже если она плакать будет!.. Эту ампулу вам оставляю, вечером введете.
С этими словами врач пошла к выходу, но в коридоре еще долго что-то говорила Гале.
Альбина Викторовна перестала плакать. Она еще время от времени прерывисто вздыхала, но уже слегка улыбалась и была очень довольна собой. Давление падало, и тело становилось легким и приятно слабеньким.
– Коля, положи мне руку на лобик.
Так и сказала «на лобик», потому что стала вдруг впервые в жизни маленькой и беспомощной. У нее были вяленькие, как тряпочки, ручки и ножки, был лобик, который еще добаливал той страшной болью, в момент переродившей ее всю, было жалко трепещущее сердечко и совершенно опустевший животик.
Вдруг почудилось, будто вернулось к ней то, чего не было никогда. Рядом крепкий, надежный, как утес, папа. На лбу его рука, а кажется, будто вся маленькая Аля в его руке поместилась, как Дюймовочка. На кухне мама — мамочка! — шаркает шваброй, звенит посудой и сейчас принесет что-нибудь вкусное.
– Чайку хочу с булочкой…
– Галюша, чайку нам с булочкой!
– Ой, сейчас, сейчас!
Появился чай с булочкой, а вслед за чаем красивый молодой человек.
– Кто к нам пришел! Бабаля, здорОво! Как поживаешь, как твои аспиранты шалят?
Альбина Викторовна, удобно усаженная в подушки, не удостоила его ответом и потому, что было очень вкусно, и потому, что не знала, что отвечать. Вопрос обращен был не к ней, а к той толстой старухе, которая когда-то, несколько часов назад, пыхтя, лезла на четвертый этаж.
А Саша продолжал свои занудные вопросы:
– Бабаленька, может, тебе лечь на моей кровати? У меня хорошо, комнатка отдельная. А я в гостиной на диване.
– Здесь хочу… — объявила Альбина Викторовна, откидываясь на подушки и закрывая глаза. Закончен, мол, разговор.
– Да, да, конечно, здесь, — заговорила Галя. — Коля в гостиной ляжет, а я здесь себе раскладушку поставлю, рядышком с тобой буду.
Но Альбина Викторовна уже не слушала, а сонно жмурила глазки, привольно раскинувшись на двуспальной кровати. Никогда в жизни ей не было так хорошо, и ничего больше она не хотела.
А Галя, устроив постели себе и мужу, накормила своих мужчин ужином, разогнала их спать, а сама вытащила из дальнего угла кладовки пыльное, пожелтевшее от времени судно и целый час чистила его порошком добела и до блеска. Ему, старенькому, опять предстояла работа.
Читайте роман Ольги Грибановой «Слепые и прозревшие».