Слепые и прозревшие. кн.2. ч.4 Рассвело. гл.10
– Дядь Коль, ну зачем я тебя везу? — грустно допытывался Петруччо, выруливая с проселка на шоссе. — Чего тебе дома делать? Коляшка — он ясно, зачем едет. Да и то баловство! Я же предлагал привязать к двери за ниточку — как раз дверь сегодня навесили новенькую — раз и порядок, испугаться не успеешь!
– Не хочу без укола, — мычал Коляша, любовно поддерживая распухшую щеку.
– Да ладно, как хочешь… А ты, дядь Коль, на кого меня покинул? Я же без тебя с Володькой поссорюсь.
– Не надо ссориться, — улыбался ему Николай.
– Сам не хочу, а так выходит. Ты сидишь рядом, мы хоть до утра с Володькой толкуем — и все мирно. А чуть тебя нет — разругаемся в пух. Стыдно потом друг на друга смотреть. Ну, дядь Коль, давай я тебя потом обратно верну? Коляшку с рук на руки сдадим — и назад, а?
– Нет, Петруша. Уж ты меня прости, нужно мне. И обязательно сейчас, скорее.
– Что хоть нужно-то? Может, я бы помог? Или секрет?
– Секрет… да что секрет… Знать бы, в чем дело… соломки бы, что ли, подстелить…
– Мистический ты у нас!.. В боях экстрасенсов зря не участвуешь. Сделал бы их там всех на раз! Знаешь анекдот? Приходит к экстрасенсу Ксюша Собчак… А черт, тут же Коляшка!.. Ну, тогда приходит к экстрасенсу президент Трамп…
Николай слушал Петрушины анекдоты с нежностью. Тревожится за него мужик, вон как разговорился. Это наш-то молчун Петруччо! Тревожится. Чуткий. Весь в деда Анатолия, недаром до сих пор вместе живут.
Сегодня Николай проснулся утром в сильной тревоге. Долго не мог понять, в чем дело, и это особенно беспокоило: страшен невидимый враг. Прошелся немного по лужайке со своей тростью. Это в городе легко и без трости, а тут приходится тропинку исследовать. Нет, вокруг все хорошо, все в порядке. Сунулся в палатки к ребятам, поздоровался. У всех порядок, только Коляша грустный — зуб раздуло.
Что такое зуб! Подумаешь! Петруччо, заводи мотор, отвези его бабуле, пусть с ним к зубодеру съездит.
Вот оно! Сразу как будто вспыхнул огонек индикации. Нашел. Иду по следу.
И поехал к общему удивлению и грусти.
– Коляша, как зуб?
– М-м-м? Ничего, деда. Вчера болел, а сегодня только поднывает. Терпимо.
Парнишка прижался распухшей щекой к плечу деда и, кажется, собрался подремать.
Город приближался с каждой минутой. Николай чувствовал, как тяжелел воздух от дурного газа и пыли, как нарастал отдаленный вой цивилизации XXI века. Ближе, ближе.
Где же это едем? Пахнуло креозотом — железнодорожное полотно рядом. Потом речной водой потянуло. Уже мост? Ну да, почти дома.
– Ой, Коленька, ой, солнышко! — запричитала Галя, увидел перекошенную Колину мордочку. — Сейчас, сейчас, одеваюсь и едем.
– Ну что, дядь Коль, я тебе не нужен больше? Тогда я к стоматологу их закину и к деду проедусь, как он там один.
– Дедушка звонил сегодня утром, — крикнула из комнаты Галя, — съезди к нему, Петруша.
– Где Наташа? — вдруг заволновался Николай.
– Бабуля, я тоже с тобой, я тоже буду Колин зубик лечить, — Аленушка деловито надевала красные сандалики.
– Да, возьмите ее, пусть прокатится с вами, — отозвалась Наташа из-за двери.
Голос ее не понравился Николаю. Был он неживой, как сквозь сон. Закрыв дверь за Галей и детьми, он устремился к ней.
– Папа Коля, и ты приехал. Вот хорошо. А я что-то раскисла… Руки-ноги дрожат…
– Да ты же со дня на день…
– Со дня на день… Устала ждать… Все слушаю, слушаю, слушаю… Очень боюсь прозевать, как тогда с Валериком…
– И не чувствуешь ничего?
– Нет… нет… А вся как ватная сегодня. Сашины последние стихи начала набирать — он же растеряет, а потом забудет, — так и закончить не могу, рук не поднять…
– А какие там у него новые стихи? Почитай-ка!.. — и Николай присел на кровати рядом с ней.
– А вот слушай: «Я был слепым, наверно»… О, Господи, я же не это хотела…
– Читай-ка, читай! Я такое еще не слышал!
– Да?.. Ничего?.. Ну ладно…
Я был слепым, наверно, от рожденья.
Во всем искал свое лишь отраженье.
Сердился, чуя света приближенье
И тень креста.
Я был слепым, но я не знал об этом.
Жил в темноте, шарахаясь от света.
Лишь в книгах для слепых искал ответа
И так устал!
Теперь земное притяженье мне не страшно!
Счастливец, не вступлю я в ту же реку дважды.
Я был слепым — и вот прозрел однажды!
Мой день настал!
Дослушав, Николай задумался о сыне и на несколько минут забыл о Наташе, а когда вернулся душой к ней, то утренняя тревога опять сняла его с места.
В Наташе что-то происходило. Или не в Наташе, а где-то рядом. Протяни руку и коснись! Как странно шутит порой слепота!
Не желая пугать Наташу своей тревогой, он засуетился:
– Давай-ка, Наташок, пообедаем. Что там нынче у бабы Гали на плите?
– Не хочется, папа Коля…
– Как так не хочется? Надо, надо.. Пойду пошарю.
По пути зашел в детские комнаты. В этой Аленушкина кроватка. В этой двухэтажный небоскреб для мальчишек.
Где она? Здесь, в углу…
Он не пытался думать, зачем понадобилось ему снимать с гвоздя маленький шершавый от облупившейся краски образок. Просто снял, торопясь и волнуясь, повесил на шею, чтобы не потерять, и поспешил на кухню. Может понадобиться кипяченая вода. Много. Где-то здесь пустая кастрюля. Налить и на огонь. Что-то еще… Чайку Наташе… Может, конфетки найдутся?..
Только подумал о Наташе, как услышал слабый вскрик из комнаты.
Промчался из кухни, как молодой зоркий тигр, не чуя ног.
Наташа стояла, посреди комнаты. Он ощущал ее, как тяжелое облако ужаса и отчаяния:
– Папа, потуги… воды у меня…
Он схватился за телефон. Почти не понимал, что говорит, слышал только Наташин крик:
– Схваток же не было!.. Почему?..А!.. А!..
С трудом убедившись, что вызов принят, он пробежал по коридору, открыл настежь входную дверь и обратно к Наташе. По пути наткнулся на груду чистого белья на столике. Видно, Галя приготовила гладить. Схватил что-то большое, вроде простыни.
– Папа, ты где?.. Не уходи… — Наташа в ужасе цеплялась за его руки, пока новая волна потуг не сбила ее с ног. Она опустилась на пол, мыча что-то несвязное.
– Я с тобой, маленькая, успокойся, успокойся… Сейчас родишь, не бойся ничего, — бормотал он, осторожно опуская на пол ее голову и стаскивая с ног мокрое белье. — Гляди у меня образок-то… Вот он, гляди… Она мать — и ты мать…
Он не понимал, что говорит. Но Наташа затихла, тяжело дыша, и свинцовое облако ужаса вокруг нее стало заметно таять.
Он не знал, что делать дальше, но не думал об этом. Между Наташиных судорожно дрожащих ног было, — он это чувствовал всем существом своим, — было что-то круглое и горячее. Слепо повинуясь ведущей его воле, он расправил на руках ткань, висевшую у него на плече, и подставил под это маленькое и круглое. Круглое, как чудный неведомый золотой плод…
– М-м-м, — простонала Наташа, — и на руки Николаю с бульканьем и хлюпаньем вынырнуло крошечное нежное существо, тут же издавшее победный крик.
Миг осознания был подобен прозрению.
Он ясно увидел все разом.
И озабоченные лица врачей, выходящих из машины во дворе.
И худенькую Галю в сером платьице, в коридоре стоматологической клиники. Галю, сбереженную от этого жестокого зрелища.
И залитое слезами милое Наташино лицо.
И седого безобразного на вид старика с зажмуренными глазами.
И вот, отчетливо видя, что делает, он бережно перевернул красненькое от натужного крика тельце на спинку и заглянул в лицо. Ребенок на мгновение притих и открыл навстречу деду мутные синие глазки.
И тогда в груди Николая будто огромная птица всплеснула лохматыми белыми крыльями. А из открытого окна повеяло небесным ароматом давным-давно отцветшей сирени.
Читайте роман Ольги Грибановой «Слепые и прозревшие».