Глава из романа «Слепые и прозревшие»

Сколько же тянулась болезнь моя?

За неделю до Нового года она началась. Испортил я своим весь праздник, да какой еще праздник-то: начало нового века. И нового тысячелетия! И такое вот гадостное вышло начало! Неужели тысячелетие будет гадостное?

Два раза вызывали неотложку, не могли сбить температуру. Второй раз неотложка чуть не забрала меня в больницу. Галя отстояла. А то бы я умер там, в больнице, без нее.

Сорвал им праздник, зимние каникулы испортил. Так и сидели они при мне неотлучно.

И было бы из-за чего свалиться – простой грипп, правда, на фоне пониженной сопротивляемости организма. Это какой-то врачонок надо мной умным голосом объявил.

Колола меня Галя каждый день. Оказывается, она это замечательно умеет.

Интересно, что я все время плакал, пока у меня был жар. Высоченная температура была, за 40 переваливало, все вокруг смутно было – где явь, где бред, не поймешь.

Одно помню точно: Нику оплакивал. Такая жалость и любовь! Не та, не похотливая. Сердечная такая любовь, как к родной. Как накатит на сердце – так весь я слезами и умоюсь. Кажется, за всю жизнь столько не плакал.

А еще в бреду я видел. Была какая-то температурная граница, рубеж какой-то. Стоило перевалить через него – и я начинал видеть. Сначала неясно, обрывочками, а потом все яснее и осмысленнее. И ведь не то чтобы ужастики какие, а просто видел, что делается вокруг меня.

Видел Галю в ее любимом домашнем платье, темно-сером в белый горох. Она и в самом деле была в этом платье, я на ощупь его знаю, ткань такая мягкая, старенькая.

Я видел, как Галины руки смачивают белую тряпочку в остро пахнущем спирте с уксусом. Вот отжимают – и я слышу звук падающих капель.

Вот она возле меня, Галина рука, вижу сеточку морщинок на ее пальцах и тут же ледяное прикосновение уксусной тряпочки.

Видел Сашу. Его голова уже закудрявилась светлыми волосами, как раньше.

Вот они с Галей говорят, я вижу, как движутся их губы, и слышу их голоса.

Наконец был такой момент, когда я увидел свое лицо. Увидел собственные крепко, навсегда зажмуренные глаза и, помнится, довольно спокойно подумал: «А доктор был прав, не так уж страшно выгляжу, просто вроде что-то кислое съел».

Вспоминаю об этом – мороз по коже, лицо свое со стороны увидеть!.. А потом начинаю соображать: никакой разницы, что мое, что Галино, что Сашино лицо – все равно я, слепой, увидеть не мог.

Соображаю так, стараюсь от души, но что-то плохо у меня это выходит. Винтик какой-то развинтился во мне, пока я болел. Засела в душе мысль, надежда, уверенность, – как назвать, не знаю, – и жду теперь каждую минуту, что вот-вот увижу. Не мысленно, не картинками из памяти,  этому-то я уже научился, слушается меня память. Захотел, сосредоточился, перебрал в памяти целый ворох, и вот уже есть нужное. И смотрю, сколько хочу, держится картинка, не теряется.

Но нет ведь, жду теперь чего-то другого, как дурак.

Вдруг стал радоваться гостям. Это после болезни так у меня. До этого мне все было безразлично. Знал, что к Гале приходят родители, и мамушка моя приходит, и Дашка с Сережей, и Люся с Валерой, а все, как будто в другом они мире. Будто, скажем, сижу я рыбкой в аквариуме, а они где-то по ту сторону стекла движутся, шевелятся – а что мне до них. В моем мире есть только Галя и Саша.

А вот сейчас как будто стенка исчезла. Приходит гость, здоровается, и память тут же мне подбрасывает картинку, да еще и как-то варьирует ее, подстраивает под ситуацию. Интересно.

И радует это меня. Оказывается, соскучился я по людям.

 

Сегодня пришел Андрей. Я никак не мог понять, кто это там басовито мурлычет в прихожей, а память моя узнала голос раньше меня. Только открыл он дверь, как передо мной Андрюхина толстая бритая морда со следами волос на затылке.

И где это моя память такое откопала? Я же Андрюху таким никогда не видел. Бритым он был только в молодости. Безбородый, волосатый и тощий. А при этом такой нескладный, что никуда не вписывался, несмотря на худобу. В этом они с Юркой похожи: два гиганта в посудной лавке.

Но Юрка, скорее, носорог, напористый такой, упрямо набыченный. Он сам по себе, а падающая посуда сама по себе.

А Андрей был, пожалуй, жираф, куда-то вдаль устремленный. На нереально тонких ногах несся он к цели, одним жирафам ведомой. И как истинный жираф, признавал тогда только высокие материи.

 

– Ты знаешь, Колян, какую музыку Ленин любил?

– Песни, небось, русские народные?

– Ха-ха! Фигос под нос! Только свои, революционные, да еще сонату «Аппассионату», которую ему мама в детстве играла.

– Ну и что?

– Представляешь, из всей музыки только то, что в детстве слышал. И еще всякая примитивность, чтобы строем шагать.

– Ну и что?

– Что?.. Сам не знаю что…

– А откуда ты об этом знаешь?

– Да это общеизвестно!.. Мне Таня сказала.

 

– Колюха, «Мастера и Маргариту» читал?

– Нет.

– А я прочитал, мне Таня дала самиздатовскую.

– Да? Ну и как?

– Может, Бог вправду есть? Ты как считаешь? Не могли же люди столько веков попусту верить?

 

 

Ну да, я же об этом и сам частенько думал. Но поскольку высказал не я, а Андрюха, мне надо было повыпендриваться:

– Тебе в институте научный атеизм читали? Не могла же советская власть попусту деньги твоему преподавателю платить? Вспомни, что ты там проходил. И вообще, у тебя сейчас пятый транзистор полетит, будет тебе от шефа секир-башка.

 

– А ты, Коль, знаешь, ведь Солженицын-то – классный писатель!

– Ты что ж, его читал?

– Нет, Таня читала.

 

И все одна Таня, сплошная Таня. Она владела и разумом его, и душой. Она манила его вдаль интересными мыслями, новыми идеями, грандиозными открытиями, которые брезжили тогда перед нами, в конце 70-х годов. И он несся за ними, едва касаясь земли тощими жирафьими ногами.

Я завидовал и ревновал. Почему-то задевало меня, что не я владею Андрюхиными помыслами. Не могу вспомнить, зачем мне это было нужно. Знаю одно: если бы я почувствовал в нем независимость, мне бы не пришло в голову им владеть. Но Андрюха был создан, чтобы бегать всю жизнь за чужими идеями. Так почему же не за моими?

Вспомнить бы, вспомнить, зачем мне это было нужно!

Может, хотелось мне из жирафа сделать бобика? Кидать с барственной ленцой палку и любоваться, с каким визгливым, восторженным тявканьем понесется за ней этот дурошлеп, размахивая кудлатыми ушами. А потом гордо принесет ее мне, грязную, замусоленную: «Ай да я, похвали меня скорей!»

 

Вообще-то против Тани я ничего не имел. Она мне нравилась.

Ника ушла тогда в далекое прошлое, Галя была еще далеко впереди, и я вовсе не стал бы возражать, если бы Таня, сравнив смешного, нелепого Андрюху и солидного, умного меня, сделала бы правильный выбор. Но Таня не собиралась делать никакого выбора. Для нее существовал только ее долговязый жираф, и это меня раздражало. Но сознаться в этом самому себе не хватало духу.

И вот смотрел я на их любовь, как та самая лиса на виноград.

 

– Я взял два билета на «Чудовище», в главной роли Бельмордо.

– Бельмондо, – машинально поправляет меня Андрюха и затем начинает визжать и хрюкать, догадавшись, что я пошутил.

– Ну так дерзнешь пойти без Тани? – небрежно спрашиваю я, когда он наконец успокаивается.

– А чего Таня? Таня у меня всегда… Таня никогда… Ты что… тоже еще…

– Ну смотри, – улыбаюсь я, печально и загадочно, – как бы не было осложнений.

И потом с гнусным удовлетворением убеждаюсь, что Таня о нашем культпоходе ничего не узнала.

 

Услышав в очередной раз Танино имя, не упускаю случая нахамить:

– Ты как, уже должен жениться, как честный человек, или тебя еще водят за нос?

Андрюха сердито отмахивается в ответ – раз, другой, третий. А потом в один прекрасный день гордо отвечает:

– Да! Должен! И женюсь!

 

И женится. А я ставлю свою свидетельскую подпись в толстой книге и завидую ему до коликов.

А кто виноват? Сам сбежал от Ники, а в рай, как известно, силком не тянут.

 

– С тещей-то уживаешься? – спрашиваю месяц спустя.

– А чего, она баба хорошая, и тесть – мужик что надо.

– А про двух медведей в одной берлоге слыхал? Не слыхал. Не бывает такого. Для тещи зять – всегда тиран несчастной дочери, – говорю я с такой убежденностью, что сам себя убеждаю.

Через месяц Андрюха начинает коллекционировать объявления о размене квартир. Еще через год я приглашен к молодым супругам на скромное новоселье в только что обретенную однокомнатную квартиру.

В квартире очень чистенько, светло и уютно. Таня с большим животом выглядит еще милее, чем раньше. Она трогательно суетится, пытаясь меня задобрить, но я беспощаден.

– Трудно без мамочки хозяйничать? – отечески воркую я. – А что будете делать, когда чадо появится?

– Спокойно! Прорвемся! – бодрится Андрюха. – Я-то на что!

– Ну это само собой, – веселюсь я. – Юбку наденешь – и к пулемету: посуду мыть, пеленки стирать, по магазинам бегать. А когда же Таня будет культуру нести в твою широкую массу? Тань, он же у тебя этот шкаф с книгами не прочтет, ты же его разлюбишь!

Молодожены хохочут до слез и нахально обнимаются на моих глазах.

 

А в следующий раз я в этой уютной квартире обмываю с Андрюхой рождение Артемки. Я пьян, но совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы чувствовать себя своим в этой компании Андрюхиных школьных и институтских приятелей.

Мы травим подходящие к случаю анекдоты разной степени похабности и дразним ошалевшего от счастья хозяина. Один предлагает сфотографироваться на память всем вместе, чтобы потом определить, на кого похож малыш.

– Тогда уж и соседей зови! – стонет от смеха кто-то из нас.

Другой вспоминает, что в первое время после родов с женой нельзя…. Нельзя! Ни-ни! И все наперебой предлагают свои варианты выхода из печального положения.

А я, страшно нравясь самому себе, ору Андрюхе через стол:

– Что, брат, попался? Теперь привязала она тебя ребенком, никуда не денешься!

 

Все это вспоминаю я, любуясь своими слепыми глазами на вновь побритого Андрея. Был жираф, а получился … бегемот. Кто его таким сделал?..

А гость мой грустно жалуется:

– Так-то, Колюха. Выходит, я дедом стал. Только не назовет меня никто дедом, как отцом уже двадцать лет не называют. И чего я, спрашивается, к Артемке не ходил, чем так уж занят был? Ведь ни разу не пришел! И не думал, и почти не вспоминал. А мог бы ходить к нему, гуляли бы вместе, разговаривали… Татьяна бы разрешила, я знаю. Она ведь умная и добрая. Никого лучше ее не знал… Вот какое дело… Она же мне звонила, на Артемкину свадьбу хотела позвать, но я уже у Ирки не жил. Не нашла меня. Черт! Артемкина свадьба! Коляха! Я ж его на улице встречу и не узнаю!..

 

И я слепыми своими глазами вижу слезы, которые заставляют дрожать сытый бегемотный Андрюхин голос. Я молчу – на что теперь слова.

А если скажу что-нибудь, то мой  голос тоже задрожит.

 

Читайте роман Ольги Грибановой «Слепые и прозревшие». https://www.litres.ru/olga-vladimirovna-gribanova/slepye-i-prozrevshie-kniga-vtoraya/?Ifrom=266045209