Слепые и прозревшие. кн.2. ч.4 Рассвело. гл.9
Июньской ночью, когда даже крохотная комнатка-конурка, выходящая окном в стену питерского двора-колодца, и та не нуждается в освещении, в небольшом коттедже под Петербургом сидели рядышком на кровати две женщины: молодая и старая.
Со стены напротив в сумеречной дымке дружелюбно улыбались им со старых мутных фотографий две хорошенькие девушки: одна с косой, уложенной короной, другая с кудерьками на белом лбу. А с другой стенки весело подмигивали им два бравых парня: белобрысый в штатском и темнобровый, с гладко выбритой головой, в военной фуражке.
Сидели на кровати Галя с Наташей и молчали. Им было хорошо вдвоем. Галя прижалась спиной к стенке, а Наташа свернулась клубочком, удобно пристроила большой живот и положила голову Гале на плечо.
Рядом за стенкой спит нежная беленькая Аленушка. А больше никого в доме. Тихо.
Изредка они говорят друг другу шепотом:
– Не беспокойся, заюшка моя, мальчики уже большие, умные, им с папой на свежем воздухе хорошо.
– Не беспокойся, мамушка моя, папа Коля такой мудрый, такой самостоятельный. Саша за ним присмотрит. А папа Коля за Сашей присмотрит.
И обе посмеиваются в тишине.
А тишина в доме, потому что Саша впервые за десять лет решил устроить себе роскошный отдых и заодно осуществить одну давнишнюю фантастическую идею. Скинулись они всей компанией: Саша Морозов, Петруччо Ридняк, Паша Русаков и хозяин строительной фирмы Максим, муж восходящей оперной звезды Серафимы Астаховой. И купили они землю, на которой стояла когда-то маленькая деревушка Затюшино.
В начале лета, выпустив очередной удачный проект «Шехерезада» и оставив на рабочем месте сердитого директора Алешу Русакова, отправились они строить деревню. Саша взял с собой сыновей. И вдруг старенький слепой папа Коля сложил в сумку драгоценный дедовский инструмент и заявил:
– Я тоже еду.
И объяснять ему, что инструмент совершенно не понадобится, там все делается фирмой Максима совершенно другими технологиями, — было бессмысленно. Папа Коля с тяжелой сумкой на плече стоял, как монумент.
Вот и уехали. Максим следит там за ходом работ, а ребята разбили рядышком палатки и наслаждаются жизнью. К концу лета должно появиться семь домов — заходи и живи. Обнесены они будут забором, а на расписных воротах будет табличка «Затюшино»
–Мамушка, скажи мне честно-честно…
– Что, заюшка?
– Тебе не тяжело, что мы с тобой живем? Перевезли вас с папой из вашей квартиры сюда, в такую маленькую комнату.
– Девочка моя дорогая, я так счастлива, что вы со мной. Так хотела иметь много-много деток, как твоя мамочка, да Бог не позволил. Зато ты мне внуков подарила. Внуков и внучку. И Саша теперь со мной рядом. А там, где Саша, мне всегда хорошо.
— Знаю, мамушка… А мне-то как с тобой хорошо. Могу свернуться так клубочком и п–омурлыкать на твоем плечике. Мамуле всегда некогда было, она всю жизнь, с утра до ночи, жу-жу-жу, как пчелка, туда-сюда, туда-сюда!.. Только рядышком присядем — скок! — чайник! — скок! — белье! — скок! — носки чьи-нибудь дырявые. Ночью до кровати доберется — и сразу заснет до утра. И папа все на работе. Не к Павлушке же мне прижиматься — он еще и по затылку наподдаст! Теперь вот и Сашу мне домой не дождаться. А дождусь — на него дети вешаются. Только ночью мой. А вот ты теперь всегда со мной, и мне так хорошо… и Люля радуется, слышишь?
– Слышу, роднуленька… Слышу нашу Люлечку…
– Как ты думаешь, хорошо это, что я все детей рожаю? Подруги смеются: хронически беременная.
– Это счастье… А почему спрашиваешь?
– Да вспомнилось… Все думаю… Помнишь, Саша пытался с психологом работать, да не получилось. Странный такой был, Вячеслав, во всех Сашиных работах видел… как-то он так говорил… ну, в общем, какая-то неудовлетворенность… сексуальная… А меня убеждал больше детей не рожать. Я тогда Аленку ждала. Видел же мой живот, — так нет, соловьем разливался. Многодетные женщины, говорил, приносят здоровье мужей в жертву своему инстинкту. Из-за того, мол, что я то беременная, то недавно родившая, он должен воздерживаться. Вы, говорил, кастрацией своего мужа занимаетесь…
– О, Господи!.. Так и говорил?
– Ага! Представляешь? И меня обучал, как мне мужу предлагаться, чтобы он возбуждался. Представьте, говорит, что я ваш муж. Как будете предлагать?
– О-ох!.. А ты?
– А я говорю, — полюбезнее стараюсь, — наверно, так же, как и ваша жена. А он — нет, говорит, жены у меня, развелись!
И обе тихо смеются.
– Знаю, что глупость, а тревожно мне теперь. Как там Саша без меня обходится, когда я на последнем месяце? Может, думаю, подсунул ему психолог бабу какую-нибудь… Из добрых побуждений… Мамушка, родная, ну, знаю, что глупо…
– Подсунуть… Роднуленька, это младенцу можно вместо груди пустышку подсунуть — пусть сосательный рефлекс удовлетворяет. А если привьется такая привычка — рефлексу потакать, так и будет он долго-долго соску требовать. Как Колястик у нас до четырех лет с соской ходил. Если человек не умеет с инстинктами справляться, то он как Коля с соской. Сейчас всем так уж хочется упростить человеку задачу: есть инстинкт — удовлетворяй, чтобы себя не огорчать. Как можно себя огорчать — ах, караул, психологические травмы! Знаешь, заюшка моя, у русского человека был пост рождественский, был пост пасхальный и два поста летом, — не вели половую жизнь в это время. Сколько веков с этим жили, и никаких трагедий — по десятку детей при этом имели.
– Умная ты у меня мамушка…
– Да какое там.. А насчет Саши не думай, он из младенческого состояния вышел, двадцать лет назад вышел. Помнишь, как это с ним было?..
– Да, помню…
– На всю жизнь прививка…
Обе замолкли и еще теснее прижались друг к другу. За раскрытым окном затихает городской гул. Над глухой стеной, заслонившей окно, светится сиреневая полоска ночного июньского неба и наполняет комнату светом добрых сказок.
– Знаешь, мамушка, я почему-то счастливая. И за что мне это? Не красавица, средненькая такая, с коровьей фигурой. И не умная… А почему-то счастливая. А ты? Тебе, наверно, бывало очень плохо?
– Почему ты так думаешь?
– Не знаю… Когда я была маленькая, мне казалось, что мама тебя очень жалеет, и тревожится даже… Мамушка, я нехорошо говорю?.. Ты не обижаешься?..
– Что ты, родная, совсем нет. Просто бывало у меня… не знаю, как сказать… Никогда не верила в свое счастье. В молодости в самые лучшие минуты я знала, что вот это у меня сейчас счастье, а потом его не будет. Как будто заранее с ним прощалась. А оно, счастье, погуляло где-то и вернулось ко мне. И верю теперь, что навсегда… И так это непривычно… Умру, наверно, скоро…
– Ой, мама, ты что говоришь-то!
– Ну-ну-ну, заюшка моя, прости, сболтнула что-то старушечье, сама не знаю зачем!..
Обе, успокоившись, замолкают и продолжают думать каждая о своем, ничуть друг другу не мешая. Наташа представляет себе, как где-то там, в неведомой земле Затюшино, сейчас спят в палатке ее дети, кудрявый Колястик и щекастый Валерка. А я ними рядом папа Саша. Спит ли? Если спит, то беспокойно, как всегда. Раскидывается то в одну, то в другую сторону, невнятно разговаривает во сне, а лицо такое беззащитное.
А если не спит, то стихи сочиняет. Уж так его голова устроена: творит, творит, творит без отдыха, во сне и наяву.
А папа Коля, наверно, в палатке у Петруши. А если приехал к ним, как обещал, священник Володенька, то они втроем, конечно, не спят. Петруша с Володей всю ночь будут говорить, а папа Коля будет их слушать с таким лицом, будто цветок нюхает.
А Галя, согретая Наташиным теплом, думает о своей смерти. Думает тихо и ласково. Она счастлива, что может так думать о ней: без страха, без ропота, только с теплой благодарностью, что разрешила ей изведать счастья в земной жизни.
Сколько раз могла бы забрать ее с этой земли — с самого-то рождения!
Почти забрала, когда рождался Саша, но сжалилась и вернула. Стояла близко, когда обрушилась беда на Колю и Сашу, совсем близко стояла, уж и сковала судорожной болью все тело, и тьмою глаза застлала, но отпустила, опять сжалилась.
Столько раз в те первые страшные года казалось, что умирает от усталости, когда нужно было работать, работать и работать, и выхаживать Колю, и возвращать к жизни Сашу – и откуда силы брались! Выжила ведь…
Вот недавно, всего-то восемь лет назад, когда на ходу, на бегу родился маленький Валерик. Спасибо Петруше, дотащил ее по лестнице домой, а она как будто с каждым шагом от земли уходила. Поднималась, только чтобы Колю увидеть и умереть спокойно. А он ее на руки взял и у смерти отобрал. Не обижайся, старушка смертушка. Не обижайся, ему можно ведь, да?..
Наверно, смерть не обиделась, дала еще и на внучку полюбоваться. И еще на одну Галя скоро полюбуется, на Люлечку, Людмилу. Наташа еще думала Галинкой назвать, но Галя попросила этого не делать. Страшно давать маленькой свое усталое имя.
Погоди еще немного годков, добрая старушка смерть. Галя должна Наташеньке помочь вырастить малышку, а потом уж как знаешь. Зря ведь не заберешь, правда?
Только забери сразу… В полном рассудке и сознании… Чтобы не видели дети и внуки превратившуюся в растение бабушку… Страшно умирал дед… Тягостно уходила мама Аля… Не надо так, ладно?..
Неужели там, на Кронверкском проспекте, еще цветет сирень? Это оттуда долетает аромат по тихому ночному воздуху? Или это от лилового неба так сиренью пахнет, любимым Колиным цветком?
Небо как будто побледнело, неужели светает?
Вот уж и новый день начался. Вот оно счастье!.. Спасибо!..
Читайте роман Ольги Грибановой «Слепые и прозревшие».