Она попыталась идти, но опустилась на землю с виноватой улыбкой. Ноги ее не держали. И я опять понес ее.
Час от часа ее хрупкое тело в моих руках становилось все легче. Она смотрела на меня не отрываясь. Глаза ее излучали такой свет, что где-то в позвоночнике у меня без конца горячо бурлило. Когда я смущенно и любовно погружался взглядом в ее глаза, она легко улыбалась:
— Ты на дорогу смотри. Упадешь.
Водная гладь блеснула вдалеке. Она краем глаза ее увидела, повернула голову, вгляделась, прищурившись:
— Вот и конец. Вот я и пришла, — с той же легкой, усталой улыбкой.
Это была река. С каждым моим шагом она приближалась неотвратимо. Странная река: гладкая, зеркальная поверхность, небо синее в ней отражается, облака все наперечет, а дна не видно. Темная-темная река.
На нашем берегу зелено — райские кущи, цветы, бабочки и неумолкаемый звон кузнечиков. На другом берегу бесконечная мертвая каменистая равнина. И тишина.
Мы сидим за зеленом бережке, прижавшись друг к другу, и смотрим в каменистую пустоту. Я молчу, а она говорит тихо и радостно:
— Я самая счастливая на свете! Я прожила всю свою целую жизнь, любя тебя каждую минуту этой жизни. Нет большего счастья, чем любить всю жизнь! Любить самого сильного, самого доброго, красивого и умного Тебя! Ты меня прости, что Путь мой кончается здесь, но я же не виновата, правда? Сейчас ты уйдешь, а я помашу тебе вслед белым платком. Ведь тебе еще идти. Одному. Прости, что одному!…
— Я не уйду никуда!.. Я здесь останусь!..
— Нельзя, мой Любимый! Ты же сам знаешь, ты ведь самый умный на свете! А мне надо туда, на тот берег. Я сейчас перейду, а потом обернусь и махну тебе белым платком. И ты тогда иди… не оборачивайся… а то я при тебе стесняюсь…
Она опустила белую ногу в зеркальную воду. Вода скрыла ее ступню бесследно. Потянулись неспешные круги по воде и растаяли. Она медлила, собираясь с силами.
— Гляди — паучок, водомерка! Они не кусаются?
Водомерка замер на воде и явственно рассмеялся:
— Я-то не кусаюсь! А те, кто там, на дне, могут!
— Кто там еще на дне? — вскричал я в тоске.
— Не знаю, я там не был. Может, никого, а может, и Крокодил. Приглядись!
Неясные тени угадывались в темной воде. Показалось? А вон там чуть колыхнулось гладкое зеркало воды, пробежала упругая волна. Или нет? Или ветер?
— Я боюсь, — прошептала Любимая. — Мне нельзя, чтобы Крокодил… Мне надо обязательно туда… туда…
Я поднял ее на руки.
— Ничего, идите! — вдруг щелкнул кто-то рядом, похлопав крыльями. Водомерка в ужасе помчался прочь. Птица с острым клювом дружелюбно косила на нас черным глазом.
— Я отгоню Крокодила. Он стука моего боится. Смотри!
Дятел вспорхнул на ствол старой ивы и бодро забарабанил. По реке пробежала рябь.
Тогда она обхватила меня за шею сморщенными худенькими ручками, и мы вступили в эту реку вдвоем.
Река была неглубокой, мне по грудь, но идти было тяжело. Вода темная и густая, как кисель, а дно зыбкое. Ноги увязали в нем, и я выдирал ступни, с трудом удерживая равновесие.
К тому же там кто-то был. Я чувствовал его приближение в густой воде. Неслышные, невидимые волны обвивались вокруг туловища и заставляли в тревоге останавливаться. Какое счастье, что я не пустил ее одну! Раз-другой я различал в темной толще воды зубастую пасть и каждый раз судорожно рвался вперед, пытаясь уберечь Любимую. Но каждый раз позади, с берега, раздавался сухой дробный стук — и пасть исчезала во тьме.
Наконец дно стало тверже и начало подниматься. Шаг — шаг — шаг — и мы выходим на берег.
Вот удобный плоский валун. Я опускаю на него Любимую. Ручейки воды бегут с ее рубашки по ноздреватой поверхности камня, как слезы по щекам. Много их. Почему ж так много? Вот уже собралась влага в мелких камушках под валуном и зашумела, зажурчала.
Любимая тает!.. Только глаза смотрят на меня светло и печально… Нет, это кажется мне… Нет ее уже на этом камне. Лишь иссякает на глазах лужица на его поверхности, а в ней трепещет… сердечко. Я опускаюсь на колени и касаюсь его губами на прощание.
Больше ничего не хочу видеть… Я бы остался здесь лежать возле этого камня, но Любимая не разрешила. И я вступаю в темную реку.
Теперь мне не страшно, все едино: съест Крокодил или нет. И когда он мощным рывком хватает меня за ногу, я только равнодушно думаю: «Кажется, больно…» и оборачиваюсь к каменистому берегу, чтобы попрощаться. А там на валуне кто-то крошечный, розовый, сияющий смотрит с улыбкой мне вслед и смешно, неловко машет белым платочком.
Дробный стук с другого берега. Зубастая пасть разжалась и отпустила мою ногу. Туман, густой, как дым, поднимается с поверхности реки и скрывает каменистый берег, плоский валун и его, розового, веселого… Лишь белый платок еще чуть светит во мгле… Исчез…
Я поворачиваюсь и через минуту оказываюсь на другом берегу.
Льет из раненой ноги моей горячая кровь. Льют из груди моей горькие слезы.
И ничуть не удивляюсь я двум змейкам, белой и черной. И не пугаюсь боли в висках от оглушительной вибрации Белого Жезла.
— Ну и что? — спрашиваю я яркий диск над белыми крыльями Жезла. — Какое желание ты хочешь для меня исполнить? Нет у меня никаких желаний. Нет больше сил желать…
И диск тает, превращается в белое облачко, окутывает меня бережно и разворачивает передо мной чудную картину.
Розовый мой, нежный, глазастенький карабкается, цепляясь неловкими ножками и ручками на спину огромного Грифона, зарывается в темные жесткие перья на загривке и смеется от радости. А восток все ярче и ярче. Сейчас, малыш, загорится твоя Свеча!
Читать повесть целиком Здесь
https://www.litres.ru/olga-vladimirovna-gribanova/nevedomyy-put/?Ifrom=266045209